Жюльетта Бенцони - Ночные тайны королев
С тех пор Людовик всегда обращался к ней именно так: тетушка. И на всю жизнь он сохранил глубокую признательность к женщине, что пожалела и приласкала его в самые трудные и безрадостные дни его детства. Когда кто-нибудь в присутствии Людовика позволял себе отзываться о Маргарите непочтительно, король холодно говорил:
– Не стоит, сударь, давать себе труд потешаться над мертвыми. Она была доброй католичкой, и я не желаю слушать наветы на ту, которую любил и уважал мой отец.
Придворные прятали усмешки, не желая заслужить монаршую немилость. Они не сомневались, что Людовику известны все похождения «тетушки», но король имел право на каприз и на собственное мнение о той, которая вошла в историю не только как «жемчужина дома Валуа», но и – прежде всего – как «королева Марго».
– Марго, ты такая толстушка! Аппетитная, точно булочка! – сказал как-то Карл IX своей младшей сестре и ущипнул ее за подбородок. Девочке стало больно, но она знала, что братец Карл – король Франции и потому ему все позволено. Ей было десять лет, а брату уже исполнилось тринадцать, и Маргарита втайне завидовала ему – не тому, что он король, тут, она полагала, завидовать было нечему, ведь матушка забирала у Карла все игрушки и не позволяла ему качаться на качелях, потому что королю это не пристало, – а его умению говорить как взрослый и не смеяться, когда смешно. Но Марго не хотелось беспрекословно признавать его главенство, и потому она возразила упрямо:
– Я вовсе не такая уж толстая. У тебя живот большой… и ты косишь.
– Ну и что? – ответил Карл. – Во-первых, это почти незаметно, а во-вторых, матушка говорит, что… – Мальчик задумался, припоминая точные слова королевы. – Что государь выглядит величественно, когда не смотрит прямо в глаза своим подданным, вот! – выпалил он торжествующе. – А из-за своих толстых ног ты не огорчайся, многим мужчинам такие нравятся… мне, к примеру.
И юный король как-то по-новому, оценивающе взглянул на сестру и ушел. После этого случая Марго долго разглядывала себя в зеркале, задирала пышные многослойные юбки, чтобы получше рассмотреть свои беленькие и еще по-детски пухлые ножки, – а потом написала стихи о любви. Она всегда поверяла пергаменту свои сокровенные мысли с тех самых пор, как научилась владеть пером. Ее мать, Екатерина Медичи, была женщиной не очень умной, но при этом хитрой и расчетливой. Она умела считать деньги и рассчитывать каждый свой шаг. Как и любому из смертных, ей не дано было предвидеть будущее (хотя она много раз пыталась приподнять таинственную завесу времени с помощью весьма привечаемых ею астрологов и магов), и потому королева на всякий случай готовила к восшествию на престол сразу всех своих четверых сыновей, а не только старшего, и учила Марго всему, что только могла вместить неглупая девичья головка. Принцесса прекрасно музицировала, неплохо пела и складывала вирши, которые мало чем уступали стихам Ронсара или Маро, бывшего любимым поэтом при дворе Франциска I.
Вдобавок Маргарита де Валуа владела греческим и латынью, замечательно фехтовала и по-мужски ездила на лошади.
Но потомки не помнят ее стихов и слышат в имени «Марго» только намек на легкомыслие принцессы. Между тем вся вина Маргариты заключалась лишь в том, что она была необычайно красива и с детства знала об этом. Кокетство – не самый большой грех, а уж когда ты растешь при французском дворе, где фривольность просто разлита в воздухе и где не иметь официального любовника считается почти преступлением, то что же тебе остается, как не кокетничать и не расточать улыбки и нежные взгляды многим и многим… в том числе и родным братьям?
– Ты собираешься в этом отправляться на бал?
Генрих Анжуйский брезгливо коснулся пальцем розового платья, разложенного на креслах. Маргарита неспешно подошла к брату и, потуже завязывая тесемки нижней рубашки, проговорила лениво:
– Ты опять недоволен, братец? Опять учишь меня одеваться? Мне уже четырнадцать, и во многом я разбираюсь куда лучше твоего. Вот если бы дело касалось мужских нарядов, тогда я, пожалуй, прислушалась бы к твоим советам…
Заметив насмешливый огонек, промелькнувший в глазах Марго, Анжу немедленно вспылил. Ему не нравилось, когда кто-нибудь намекал на его многочисленных наложников.
Камеристка Маргариты молча переводила взгляд с герцога на госпожу и обратно. Ей уже приходилось становиться свидетельницей таких стычек, и всякий раз она удивлялась тому, что брат и сестра ведут себя подобно любовникам. Ссорятся громко и отчаянно, ходят друг перед другом полураздетые, а потом непременно мирятся и долго и жадно целуются.
Вот и сейчас Генрих возвысил голос почти до визга:
– Распутница! Как ты смеешь издеваться надо мной?! Я старше тебя, я могу стать королем, и, значит, мне все разрешено! И я веду себя пристойнее, чем ты, во всяком случае, не расхаживаю по Лувру в обнимку с теми, с кем делю ложе!
Марго отвернулась и пробормотала еле слышно:
– Вот ведь сплетники! Ничего скрыть нельзя!
– Ага, – торжествовал Анжу, – так это правда? Ты действительно обнимала этого Шарена прямо в оконной нише?
– О господи, нет, конечно, – отозвалась Марго. – Мы прогуливались по галерее, и он рассказывал мне об одном латинском трактате… Мы заспорили… не сошлись в толковании стиха… и в пылу спора остановились возле окна. Вот и все.
– Но он же привлек тебя к себе!
– Ничего подобного! – защищалась принцесса. – Я пошатнулась, и он подхватил меня. А что, мы разве живем в Испании, где за прикосновение к монаршему телу полагается смертная казнь?
Генрих против воли улыбнулся, представив, скольких дворян лишилась бы в одночасье Франция, если бы такой закон был введен.
Марго, заметившая его улыбку, обрадовалась. История с Шареном ей была неприятна. Этот молодой человек нравился ей, но не более того. Очень глупо получилось, что именно из-за него, возможно, предстоит выслушать укоры матери или же короля.
Екатерина и Карл (сам, кстати, многому научивший сестру) и впрямь решительно не одобряли любовных приключений Маргариты, потому что опасались за ее реноме при европейских дворах.
– Учись скрывать движения сердца, – не раз говаривала ей мать, которая, сама будучи отменной лицемеркой, не могла понять, как это Марго искренне радуется при виде своего очередного воздыхателя. Поначалу, когда дочка была мала, Екатерина надеялась справиться с ее темпераментом с помощью различных травяных настоек – щавелевой или же барбарисовой. Но позже девушка попросту отказалась пить их… или же они перестали действовать.
…Генрих поворчал еще немного для виду, а потом, сменив тон, спросил:
