Пола Маклейн - Парижская жена
— Я могу принести много пользы этому журналу, — сказал Эрнест после того, как, распрощавшись с хозяевами, мы направлялись домой. — Он должен радоваться, что заполучил меня.
— Мне он понравился.
— Естественно.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Ничего. — Он поддал ногой валявшийся на дороге камень. — Не находишь, что он похож на моржа?
— Немного, — согласилась я.
— А как тебе его дыхание с присвистом?
— Это серьезная проблема. Стелла сказала, что во время войны он попал в газовую атаку.
— В этом случае он был бы прощен, если б не его высокомерие.
— Тебе не обязательно его любить. Просто делай свою работу.
— Работы много. Думаю, это к счастью.
— Многое к счастью, Тэти. Вот увидишь.
По четвергам на набережной д’Анжу Форд и Стелла устраивали литературные встречи за чашкой чая. Я часто приходила на них с Бамби и ставила его коляску на солнечное место, ближе к окну. На одном из чаепитий я познакомилась с Гарольдом Лоубом. Он был приблизительно того же возраста, что и Эрнест, и очень красив — высокий, с прямым, точеным носом, крепким подбородком и густой копной черных волос. Форд представил нас друг другу, и мы тут же завели непринужденный разговор о Штатах.
— Я не очень-то скучаю по дому, — признался Гарольд. — И все же он мне постоянно снится. Что бы это значило?
— Он — часть вас, полагаю, — сказала я. — И заперт в вашем подсознании, не так ли?
— Хорошо сказано, — похвалил он и внимательно посмотрел на меня своими ясными, ярко-голубыми глазами. — Вы, наверное, тоже пишете?
— Вовсе нет, — рассмеялась я. — Хотя не думаю, что у меня не получилось бы. Всегда любила книги и чувствовала, что они со мной говорят. Я с детства занималась фортепьяно, но не серьезно.
— Не уверен, что я пишу серьезно, — сказал Гарольд. — На самом деле из кожи вон лезу, чтобы было смешно.
— Не сомневаюсь, будет очень смешно, если постараетесь.
— Очень мило с вашей стороны так думать. Пойдем расскажем это Китти. Она считает, что все мои шутки никуда не годятся.
Мы подошли к стоящей в другом конце комнаты Китти Кэннел, настоящей красавице, стройной, грациозной, с золотистым загаром.
— Китти — в прошлом профессиональная танцовщица, — сказал он. — Вы это сразу поймете, если она опять пойдет за вином.
— О, Гарольд, — остановила она его. — Не пытайся быть обаяшкой.
— Видите ли, Хэдли, рядом с Китти нужно быть очень серьезным, иначе она начинает сердиться. — Он смешно скривился, и Китти засмеялась, обнажив великолепные зубы. — Но иногда она, милая девочка, меня очень удивляет.
— Поэтому ты и терпишь меня.
— Еще из-за твоих лодыжек, любимая.
К концу дня они оба, Гарольд и Китти, совершенно покорили меня, и я с радостью согласилась на их приглашение — поужинать с ними вместе с Эрнестом на следующий день в «Тулузском негре».
— Хорошо засекреченное местечко, — сказала Китти. — Ни в одном путеводителе не найдете.
— Клянусь, никому о нем ни слова, — обещала я и уже тогда призадумалась — что, черт возьми, я надену. На следующий день, когда уже пора было выходить из дома, я все еще находилась в сомнении. С рождения Бамби прошло три месяца. Я утопала в одежде для беременных, но пока не могла влезть в то, что носила раньше.
— Никто не обратит внимания, — сказал Эрнест. — Ты можешь надеть хоть власяницу и все равно будешь лучше всех.
— Не могу. Это тебе наплевать на одежду. — И я жестом указала на его заляпанную куртку и фуфайку — униформу, которую он носил с утра до вечера, не заботясь о моде или хотя бы о внешнем приличии. — Но большинству людей не плевать, и они хотят производить хорошее впечатление.
— Ты уже произвела — это очевидно. Но если хочешь, могу им сказать, что внимательно слушаю Гертруду, а она всегда повторяет: надо покупать картины, а не одежду.
— Повторяет-то она, повторяет, но мы ведь не покупаем картины, так? — И я, нахмурившись, окинула себя взглядом в зеркале.
— Не волнуйся, Тэти, — сказал Эрнест и, подойдя сзади, поцеловал меня в затылок. — Нет никого красивее, преданнее и искреннее тебя.
Наши глаза встретились в зеркале.
— Ты очень милый, правда.
Он снова поцеловал меня и решительно вытолкал за дверь.
Свет в ресторане был такой тусклый, что после первой бутылки вина я уже не комплексовала. Пока мужчины говорили о Принстоне, где учился и пробовал писать первые романы Гарольд (сейчас он тоже работал над романом), Китти и я погрузились в разговор на очень личную тему — она рассказывала о своем первом браке с поэтом Скипуитом Кэннелом, который сначала сделал ее несчастной, а потом отказался дать развод.
— Как ужасно! А как же тебе выйти замуж?
— Я никогда больше не выйду замуж, дорогая. Слава Богу, с Гарольдом у нас по этому вопросу полное понимание. Однако не хочется быть навечно скрепленной со Скипом узами брака. Его тяжело выносить. Сейчас он жонглирует словами и мучает меня даже из Лондона.
— Так ты хочешь свободы?
— Ну, конечно. А ты разве нет?
— Не знаю. Думаю, я хочу быть счастливой.
— Счастье — ужасно сложная вещь в отличие от свободы. У тебя или связаны руки, или нет.
— Осуждать брак — не решение проблемы. Если ты кого-то любишь, ты с ним связана. Этого не избежать — если не хочешь утратить любовь.
— Даже я не так упряма. — Она рассмеялась и подняла бокал. — Тогда — за любовь!
Гарольд повернулся, бросив на нас насмешливый взгляд.
— Что здесь происходит?
— Хэдли обращает меня в романтика, — сказала Китти.
Гарольд хохотнул.
— Пустой номер, дорогая, но мысль замечательная.
— Только один романтик допускается за столом, — вставил нарочито измененным голосом Эрнест. — Так гласит объявление у входа.
После затянувшегося ужина мы отправились в нашу квартиру над лесопилкой, чтобы пропустить по стаканчику на ночь, и хотя новые знакомые из деликатности делали вид, что не замечают, какое темное и тесное наше жилище, было видно, что они не привыкли к такой жизни. Малыш спал в соседней комнате, поэтому мы собрались за кухонным столом.
— Полагаю, я разделаюсь с романом в течение месяца, — сказал Гарольд, — а потом устрою перерыв. Найду американского издателя, получу аванс и много хороших рецензий.
— Ты забыл о баядерках, — сказал с ухмылкой Эрнест.
— Леди войдут в контракт, — уточнил Гарольд. — Но если говорить серьезно, я нацелен на «Бони и Ливерайт». Форд говорит, в Нью-Йорке надо вести дела с ними.
— Они издают Шервуда Андерсона, — сказал Эрнест. — Относятся к нему уважительно и, по его словам, вообще предпочитают публиковать американских писателей.
