Кэндис Герн - Леди, будте плохой
Грейс тихо усмехнулась:
– Звучит как название водевиля.
– В котором прекрасную и добродетельную юную вдову соблазняет злой распутник…
– …он сразу же бросает ее, достигнув своей цели и доказав, что ни одна женщина, как бы добродетельна она ни была, не останется равнодушной к его чарам…
– …но будучи более сильной, чем он, она смеется в лицо обществу…
– …довольная, что ее наконец-то заставили снять траур…
– …потому что черный никогда не был ей к лицу…
– …и она бежит в Париж, чтобы там родить от него ребенка…
– …которого содержит тем, что открывает первоклассный бордель…
– …чтобы посетить бордель, наш распутник пересекает Ла-Манш, услышав об исключительных… м-м…
– …талантах его обитательниц…
– …но его пленяет очаровательная владелица, хотя он и не узнает ее.
– …потому что она носит парик и имитирует французский акцент…
– …но как бы сильно он ни старался, она не сдается ему, потому что хочет отомстить за то, что он бросил ее…
– …но в конце концов она не может устоять перед его неотразимым очарованием и сдается…
– …и в этот момент выясняется, что он все время знал, кто она такая. Они падают друг другу в объятия, заявляя о своей вечной любви…
– …и живут после этого долго и счастливо. – Рочдейл улыбнулся. – Неплохой сюжет, моя дорогая. Возможно, нам следует записать это и продать Шеридану для «Друри-Лейн».
Грейс рассмеялась глубоким грудным смехом, который всегда заставал его врасплох. Этот звук был настолько пьянящим и страстным, что у него по спине бежали мурашки, вызывая желание приложить ухо к ее животу – предпочтительно к ее обнаженному животу – и ощутить щекой его нежную вибрацию.
Он заметил, как при звуке ее смеха еще больше голов повернулись в их сторону. Она тоже это заметила, потому что быстро овладела собой и спряталась за веером. Но Рочдейл видел, что она все еще улыбается.
Грейс повернулась к нему боком, наблюдая, как зрители рассаживаются по своим местам в ложах и на галерее, а в партере суетится простой люд. Она убрала непослушную прядь в то, что на первый взгляд казалось простым шиньоном, заколотым высоко на затылке. Но на самом деле это было сложное сооружение из закрученных прядей, свернутых кос и золотых гребешков. Как и все остальное в Грейс Марлоу, оно было гораздо сложнее, чем казалось.
С того дня в Марлоу-Хаусе, когда Рочдейл так разрывался между чувством вины и злостью на себя за эту вину, он перестал пытаться поставить ее в один ряд с другими женщинами, перестал пытаться убедить себя, что она ничем не отличается от всех остальных. Честно говоря, он перестал думать вообще и просто следовал за ней к непринужденной дружбе.
Но в этом не было ничего легкого. Он смотрел на нее и понимал, что она будет задачкой – его прекрасная золотоволосая Грейс с совершенным патрицианским профилем и почти непристойным смехом. Задачкой, потому что она становилась для него более чем просто средством выиграть пари. Задачкой, потому что в такие моменты, как этот, влечение, которое он чувствовал к ней, было совершенно реальным, а не изображаемым ради того, чтобы добавить Альбиона в свою конюшню. И самое главное, задачкой потому, что вожделение, которое он совершено естественно чувствовал к ней, постепенно смешивалось с чем-то другим, с чем-то, что он не хотел анализировать и определять, но что угрожало перевернуть всю его жизнь.
– О Господи! – воскликнула она, глядя сквозь бинокль наложу с Противоположной от сцены стороны. – Мы, похоже, перестали быть главной сенсацией. Все глаза теперь устремлены на герцога Камберленда и очень ярко одетую молодую женщину рядом с ним. – Она опустила бинокль и повернулась к Рочдейлу: – Мы больше не сенсация. Какое падение.
Он рассмеялся, потом поднес ее руку в перчатке к своим губам.
– Ах, Грейс. Вы никогда не перестанете восхищать меня.
Она бросила на него насмешливый взгляд:
– Значит, я вам действительно нравлюсь? Я хочу сказать – на самом деле?
Он удивленно вскинул брови:
– Ну конечно!
– Даже несмотря на то что я педантичная епископская вдова?
Он рассмеялся:
– Вопреки этому. Вообще-то вы нравитесь мне, потому что понимаете – и в глубине души всегда понимали, – что вы больше чем вдова епископа. Что вы можете быть гораздо больше, чем просто вдовой епископа.
Она высвободила руку и снова отвернулась к ложам напротив, которые теперь были почти заполнены.
– Однажды кое-кто намекнул мне, что вы не любите женщин.
– Странное заявление, учитывая историю моих похождений.
– Намек был на то, что вам нравится… получать от женщин удовольствие, но на самом деле они вам не нравятся. Как люди, я хочу сказать.
Какой досадно-проницательный анализ его характера. Интересно, от кого из ее подруг исходила эта критика.
– Если быть честным, в моей жизни было немного женщин, которыми я на самом деле восхищался и которых уважал.
Это признание удивило ее, или, может быть, в ее глазах было разочарование.
– Почему? Не могу поверить, что всего лишь немногими из нас можно восхищаться. А как же ваша матушка?
Он фыркнул:
– Моя мать была первой, кто разочаровал меня. Она сбежала с другим мужчиной, когда я был еще ребенком, и больше я никогда не видел ее.
По лицу Грейс пробежала тень.
– О, простите. Я слышала об этом, но забыла. Должно быть, вам было трудно, когда она ушла.
– Отец сказал мне, что она умерла. Полагаю, для него это так и было.
Ее лицо искривилось в гримасе.
– Как ужасно! Какой чудовищный поступок с его стороны. Но я уверена, что она хотела увидеть вас, если бы только ваш отец позволил это. Она наверняка любила вас и ужасно скучала.
– На самом деле она не очень любила меня. Это ведь она сама попросила отца сказать мне, что она умерла. Она не хотела, чтобы я искал ее. Я не знал ничего об этом до тех пор, пока она на самом деле не умерла, а мой отец не женился.
– О, Джон, какая необычайная жестокость. Но вы не должны судить всех женщин по ее неестественному обращению с вами.
– Я этого и не делаю. – Мать была всего лишь первой из многих женщин, которые раскрыли перед ним свою истинную сущность. С тех пор было бессчетное множество других. – В своей жизни я встречал очень мало женщин, которыми можно восхищаться, и еще меньше тех, кто мне действительно нравился. Вы одна из них, Грейс. Честно говоря, вы на самом верху этого короткого списка.
При этих словах щеки Грейс покраснели. Рочдейл смотрел, как розовая тень распространяется по ее лицу и шее.
Он так полюбил ее привычку краснеть, ждал; этого, часто сам специально вызывал этот румянец. Как и все в Грейс, это был очень изысканный румянец, очаровательный оттенок розового, а не резкие красные пятна, которые он иногда видел у других светлокожих женщин. Он был совершенно уверен, что сможет заставить порозоветь вот так все ее тело, и едва мог дождаться, когда увидит это.
