Элизабет Чедвик - Лавина чувств
Его сын бросил взгляд на Конана, но передал напиток без лишних вопросов.
— Что-то не так? Думаешь, я не знаю, сколько могу выпить? — спросил Железное Сердце, прищелкнув языком. — Боже мой, в ту ночь, когда ты родился, мы с Конаном напились так, что он завалился под стол, а я вернулся домой почти трезвым. Правда, Конан?
— Но виски с пряностями — это не вино, отец. Ты не сможешь подняться на ноги, если осушишь всю эту флягу.
Вильям хотел доказать, что это не так, но воздержался. Джослин говорил слишком убедительно, с видом знатока.
— Откуда ты знаешь? — спросил отец и сердито посмотрел на Конана.
Ресницы Джослина вздрогнули.
— В одном лагере, где люди невыносимо страдали от страшных болезней, по дороге в Руан, — сказал он, — я на некоторое время впал от него в забытье. — Поднявшись, он отошел от костра, направляясь к лошадям, чтобы проверить их. Железное Сердце заметил, как он остановился возле захваченной у шотландцев кобылы, привязанной между вьючными лошадьми и боевыми конями. Это была молодая, но добродушная кобыла с гнедым задом и серебристыми гривой и хвостом. Железное Сердце знал, что Джослин намеревался оставить ее как верховую лошадь для Роберта де Монсорреля, он знал почти все, даже больше, чем хотел бы знать об этой женщине и ее ребенке, потому что в последнее время они не сходили с языка его сына, у которого явно помутился рассудок из-за них. А может быть, это всего лишь зависть, смешанная с остатками воспоминаний. Виски все еще обжигало желудок Железного Сердца, как раскаленный докрасна камень.
Вместе с дымом в темноту поднимались искры от согревающего всех огня. Какой-то воин на флейте тихо наигрывал грустную мелодию. Конан достал штопальную иглу и принялся чинить свои штаны. Рядом двое наемников играли в кости, ставя на кон по четверти пенни. Джослин, вернувшись к костру, приволок с собой охапку хвороста и опять присел.
Вильям сделал еще один глоток и помахал перед своим сыном указательным пальцем.
— Эта ночь похожа на ту, когда я встретил твою мать. Конан когда-нибудь рассказывал тебе эту историю?
— Ты напился, — резко бросил Конан. — Смотри, чтобы завтра утром тебе не пришлось пожалеть о том, что ты собираешься сейчас поведать Джослину.
Вильям сам ответил на свой вопрос:
— Нет, не рассказывал. — Его рот искривился. — Но я и не думал, что он станет хвастаться тем, какую роль сыграл в этом деле.
— Да угомонись ты, Вильям. Я уже помирился с тобой и с ней тоже. Я не позволю тебе снова все вытягивать из могилы только потому, что ты не знаешь меры, когда пьешь! — сказал Конан охрипшим голосом. — Какую пользу это принесет?
Вильям весь сгорбился и, не обращая внимания на Конана, обратился к Джослину:
— Я сидел у такого же костра, пил какую-то отраву из Нормандии, которая осмеливалась называться вином, и ел грубый крестьянский хлеб, когда ко мне подошел молодой наемник, и умолял взять его на службу. Умолял, — подчеркнул он и прищурился.
Конан сидел очень спокойно. В свете костра на его лице только как-то зловеще поблескивал шрам.
— Отец, если вы хотите что-то рассказать, то лучше сделать это завтра на свежую голову.
Железное Сердце взглянул на ладонь, которую Джослин положил ему на рукав, пытаясь удержать от воспоминаний, зная какие страдания они доставляют отцу.
— Когда буду трезвым, я не стану об этом рассказывать. Нет, сиди здесь и слушай. Тебе давно пора все знать. — И, стряхнув с себя руку Джослина, он поднял кубок. — Так случилось, что я нуждался в людях, и сказал, что, если он умеет хорошо пользоваться мечом, я возьму его. Каким же дураком я тогда был. Я позволил ему сесть возле моего костра и разделить со мной ужин. Просто представь себе. С тем же успехом я мог пригласить на обед волка!
— Ты обрадовался мне не меньше, чем я теплу, — заметил Конан теперь уже не так сердито. — А когда я спросил, найдется ли у тебя какая-нибудь работа и для моей сестры, ты сразу же сделал вывод, что она шлюха.
— Это произошло по твоей вине: ты так попросил, а она подошла к костру с непокрытыми волосами. Я хорошо это помню.
— Она была еще девушкой, ей не нужно было покрывать голову, чтобы казаться уважаемой женщиной.
Железное Сердце язвительно засмеялся.
— Боже мой, я же не настолько глуп. Ни один человек в здравом уме не позволит своей сестре разгуливать по лагерю с непокрытой головой, особенно если она еще девушка. Это же так и горячит кровь. Ты знал, что делал, Конан. Ты думал, что сможешь использовать Морвенну, чтобы закрепить свое положение в моем отряде. Прелестная чистая девственница обязательно приглянется человеку, который слишком разборчив в женщинах, несмотря на то, что очень давно обходился без дома. Это ведь правда, не так ли?
Конан стал нервно кусать губы.
— Она действительно была девственницей, — хрипло произнес он. — И это ей пришла в голову идея снять платок, а не мне. Мы долго спорили об этом. Она сказала, что смертельно устала следовать повсюду за наемниками, никогда не зная наперед, когда удастся поесть в следующий раз; сказала, что намеревается найти себе кормильца. А к тебе я пришел с искренним желанием найти работу, надеясь, что мы сделаем где-нибудь продолжительную остановку и она сможет устроиться прачкой или кухаркой, но Морвенна хотела большего.
Железное Сердце сделал очередной большой глоток из кубка.
— Ты не остановил ее, когда она распустила свои косы, и не отказался от серебра, которым я щедро расплатился с тобой за ее непорочность.
— Да, — признался Конан. — Ты прав. Я сам порядочная сволочь, раз продал ее тебе. Я никогда не прощу себе, что приблизился к твоему лагерю в ту ночь.
— Никогда не прощу! — проворчал Железное Сердце, посмотрев на сына, которого он приобрел за тот далекий поход. Чистые красивые глаза Морвенны смотрели на него через пламя костра. Он вспомнил ее смех, ее нрав и ее безрассудство, так расходившиеся с устоявшимися представлениями о женской чести, но которые так ей шли. Он вспомнил, как держал в своих руках ее волосы — темные, тяжелые и холодные, как ее горевшее желанием тело, тело девственницы и кровожадной хищницы одновременно, заставило его удивиться. И вдруг ему показалось, что всего вина на свете будет недостаточно, чтобы забыться, не помнить ничего. Его глаза загорелись и наполнились слезами, а в груди и в горле все стало сжиматься. Где-то вдалеке завыл волк, и Вильям, тяжело поднявшись на ноги и шатаясь, побрел в сторону печального воя, словно звавшего его.
Конан на минуту закрыл лицо руками, а подняв голову, взглянул на Джослина.
— Мне не следовало отбирать у шотландцев это виски, — угрюмо произнес он.
