Евгения Марлитт - Дама с рубинами. Совиный дом (сборник)
– Прошу тебя, дай мне высказаться! – воскликнула она с раздражением. – Я должна снять камень, который лежит у меня на сердце. – Женщина с трудом перевела дух. – Неужели ты не понимаешь, какая печальная отрада для несчастной матери поговорить с кем-нибудь о любимой умершей дочери? Не беспокойся, Эрнст, мой милый, верный друг, – прибавила она спокойнее. – Разве я уже почти не выздоровела после вчерашнего посещения ландрата? Правда, я не могла его видеть и говорить с ним, но я слышала все, что он сказал. Он верит нам, этот благородный человек, и каждое утро его доброе слово было для меня целительным бальзамом.
Она показала на висевший над кроватью маленький овальный портрет на фарфоре.
– Узнаете ли вы ее? – спросила она, устремив напряженный взгляд на Маргариту.
Та подошла ближе. Да, она узнала эту пленительную головку: небесно-голубые глаза, свежее цветущее лицо и пышные волосы, окружавшие его золотым ореолом.
– Прелестная Бланка, – сказала она взволнованно. – Я ее не забыла! В тот вечер, когда господин Ленц принес меня сюда на руках, эти волосы, которые здесь, на портрете, заплетены в косы, были распущены по спине, словно покрывало феи.
– В тот вечер, – повторила со стоном больная, – в тот вечер она скрылась в темной галерее, чтобы унять бурное биение своего взволнованного сердца. А недогадливые родители ничего не подозревали, и слепая мать не сумела сберечь свою овечку.
– Ганнхен!
Старуха не обратила внимания ни на восклицание мужа, ни на его с мольбой обращенное к ней лицо.
– Пойди, милое мое дитя, пойди на кухню к Филине! – сказала она сидевшему в ногах постели Максу. – Слышишь, как она скулит? Просится войти, а доктор запретил ее впускать.
Мальчик послушно встал и вышел.
– Не правда ли, он добрый, прекрасный ребенок? – спросила возбужденно больная, и на глазах ее заблестели слезы. – Не должен ли каждый отец гордиться таким сыном? А он!.. Не верю я, что достигнет вечного блаженства тот, кто унес с собой в могилу честь и счастье своего сына.
– Умоляю тебя, перестань говорить, милая жена! Не говори хотя бы сегодня! – умоляюще просил старик, дрожа всем телом. – Я попрошу фрейлейн Лампрехт прийти к нам завтра – ты будешь сильнее и спокойнее.
Больная отрицательно покачала головой и вдруг резко схватила Маргариту за руку.
– Помните, что я вам сказала, когда вы меня уверяли, что любите нашего Макса и никогда не потеряете его из виду?
Маргарита нежно пожала ей руку, стараясь успокоить.
– Вы сказали: «При перемене обстоятельств часто меняются и взгляды, и кто знает, буду ли я думать через месяц так, как думаю теперь». Но наши отношения, как мне кажется, уже изменились, хотя и не знаю, отчего это произошло. Впрочем, что бы ни случилось, никакая перемена не может повлиять на мою любовь к ребенку – ведь он не станет от этого менее достоин любви. Но и я прошу вас, не говорите больше сегодня! Я буду приходить к вам каждый день, и вы выскажете мне все, что у вас на душе.
Старуха горько улыбнулась.
– Вам, быть может, сегодня же, как только вы вернетесь, запретят посещать ненавистную семью.
– Я хожу по дороге, которая никому не известна. И теперь я пришла через ваш чердак.
Глаза больной широко раскрылись от скорбного волнения.
– Это путь несчастья, на который сманили мою юную овечку! – воскликнула она страстно. – Вот она, висит у меня над головой, а мать, которая отдала бы всю кровь своего сердца, чтобы сохранить душевную чистоту своего ребенка, была слепа и глуха и спала, как евангельская неразумная дева. Я никогда не была в этом злополучном коридоре, по которому ходит ваша фамильная «белая женщина», но знаю, что на нем лежит проклятье, и она, мое божество, там погибла. Не ходите никогда по этому пути!
– Я не боюсь проклятия, потому что исполняю свой долг перед ближним, – сказала Маргарита нетвердым, прерывающимся голосом. Она как будто заглянула в таинственную мрачную глубину, из которой выступили какие-то знакомые очертания.
– Да, вы добры и милосердны, как ангел, но и вы, при всем желании, не можете идти против всех, – больная с невероятным усилием приподнялась на подушках. – И вы в конце концов осудите нас, когда услышите наши требования, которые мы не можем ничем доказать. О милосердный Боже, брось один луч в эту мучительную тьму! Нас прогонят отсюда, и сын Бланки не будет знать, куда приклонить голову! Ребенок, рождение которого стоило жизни матери…
С побледневшими губами Маргарита схватила руку старухи.
– Только без намеков! – умоляюще проговорила она, с трудом подавляя собственное волнение, от которого бурно билось ее сердце и прерывалось дыхание. – Скажите мне откровенно, что тяготит вашу душу. Я выслушаю спокойно, что бы вы мне ни сказали.
Старый живописец торопливо наклонился к больной и прошептал ей что-то на ухо.
– Она еще не должна этого знать? – спросила она и отвернулась в сердцах. – Почему? Неужели надо ждать твоего возвращения из Лондона, а если ты еще и вернешься с пустыми руками, то мрак не рассеется никогда? Нет, она должна по крайней мере знать, что мальчик, выгнанный из отцовского дома потому, что у него нет письменных доказательств, – законный наследник. Макс – ваш брат, такой же, как и тот злюка, что сидит в конторе! – сказала женщина с непреклонной решимостью. – Бланка в продолжение года была вашей мачехой, второй женой вашего покойного отца.
Ее голова бессильно опустилась на подушки, а Маргарита стояла, словно окаменев. Она была не столько поражена внезапным открытием этого факта, сколько ярким светом, вспыхнувшим в ее сознании и озарившим целую цепь непонятных событий.
Да, из-за этого тайного брака так омрачились последние годы жизни ее отца! Теперь она знала, что, хотя он нежно любил своего сына от второго брака, не находил в себе мужества открыто признать его.
Ей стало также ясно, как испугался он в ту ужасную минуту, что под обрушившейся крышей лежит его любимое дитя. И тогда в нем созрело твердое решение, не медля более, утвердить его в принадлежащих ему правах.
«Завтра утром там разразится буря, такая же ужасная, как та, что в настоящую минуту сотрясает наш дом», – сказал он, указывая на верхний этаж. Действительно, он мог ожидать самых ужасных сцен. Он избавился от столкновения с великосветскими предрассудками, которых так боялся, но какой ценой!
– Итак, у вас нет никаких письменных доказательств? – спросила она почти беззвучно.
– Никаких, – упавшим голосом ответил старик художник, бросив полный горького разочарования взгляд на молодую девушку после ее внезапного вопроса. – По крайней мере никаких, которые могли бы иметь значение перед законом. После смерти нашей дочери покойный коммерции советник взял все документы себе, но их не нашли в оставшихся после него бумагах, они бесследно исчезли.
