Евгения Марлитт - Златокудрая Эльза
Бледные щеки баронессы покрылись легким румянцем, и она бросила далеко не кроткий взгляд на молодую девушку, но тотчас на ее губах появилась примирительная улыбка. К своему ужасу она почувствовала со вчерашнего дня, что почва ускользает из-под ее ног. Это было очень неприятным открытием – наталкиваться на возражения там, где она привыкла встречать лишь слепую покорность.
Она была права, приписывая изменившееся обращение Елены не столько «ужасному» влиянию брата, сколько своему собственному сыну, который в последние дни держался как-то совсем необычно. Елена хотя и обладала безусловно благородной натурой, но с детства привыкла считать себя предметом самых нежных забот и внимания. Постоянная заботливость Гольфельда, некоторые случайно брошенные нежные словечки подтверждали мнение Елены, что ее чувство встречает ответ. И вдруг он сделался оскорбительно рассеянным и невнимательным. Елена испытывала ужаснейшие мучения, все в ней было возмущено. Ее оскорбленное женское достоинство, никогда не испытанный гнев и безграничная любовь, все это боролось одно с другим. Она сделалась ворчливой и раздражительной, однако эти свойства проявлялись не по отношению к тому, чье иго Елена терпеливо сносила ради своей любви.
В тот момент, когда горничная баронессы вошла в комнату с каким-то докладом, причем, конечно, сейчас же сообщила о необычайном происшествии в Гнадеке, Гольфельд читал дамам вслух. Если бы взоры Елены не были устремлены на рассказчицу, от нее не скрылась бы перемена, происшедшая в лице ее двоюродного брата. Он слушал новости с выражением глубокого удовлетворения, затаив дыхание. Найденные драгоценности успели уже превратиться в «несметные сокровища», а гроб прекрасной Лилы – в чистое серебро.
Баронесса также не заметила разительной перемены, происшедшей с ее сыном, и после иронического замечания Елены относительно благородного происхождения семьи Лессен, бросила на него сердитый взгляд. Она была чрезвычайно удивлена, увидев, что он вдруг пододвинулся к Елене, поправил подушку за ее спиной и повернул букет так, чтобы она могла вдыхать его аромат.
– Елена совершенно права, мама, – сказал Гольфельд, обращаясь к молодой девушке и бросая на нее ласковый взгляд, – тебе меньше, чем кому-либо следовало бы критиковать происхождение этой семьи.
Баронесса оказалась достаточно умна для того, чтобы сдержать резкое замечание, готовое сорваться с ее уст, и удовольствовалась словами о том, что все это звучит слишком сказочно и трудно в это поверить. Она должна услышать рассказ из уст какого-нибудь более достоверного свидетеля, чем каменщики и убедиться, что это правда.
Этот самый свидетель, как по волшебству, появился как раз под окнами. Это был Рейнгард, возвращавшийся из замка. Он усмехнулся, когда ему передали, что его немедленно просит к себе госпожа фон Вальде, так как из любопытных расспросов он уже знал, что о находке в Гнадеке известно, и тотчас же понял, зачем его зовут.
Едва он успел войти, как был засыпан вопросами. Он отвечал с обычным спокойствием и его чрезвычайно смешило, что за показным равнодушием баронесса скрывает напряженное любопытство и глубокую досаду.
– И что же, Ферберы на основании этой бумаги действительно могут заявить свои права на это имя? – спросила она, вынимая из вазы большой георгин и усердно нюхая его.
– Я хотел бы знать, кто может оспаривать у них это право, – ответил Рейнгард. – Им надо только доказать, что они – потомки Ганса фон Гнадевица, а это они могут сделать в любой момент.
Баронесса откинулась на спинку стула и опустила веки, как бы очень утомившись или соскучившись.
– Ну, а эти «сокровища Голконды» действительно так несметны, как говорят? – спросила она.
Ее тон должен был звучать насмешливо, но чуткое ухо Рейнгарда уловило в нем громадный интерес и нечто вроде тайного страха. Он улыбнулся.
– Несметны?! Все зависит от того, как посмотреть… Я не могу судить об этом.
Как мы знаем, он прекрасно мог судить об этом, но считал, что небольшое беспокойство очень полезно этой даме.
Этот допрос, вероятно, не скоро кончился бы, если бы Бэлла не ворвалась вдруг в комнату.
– Мама, приехала новая гувернантка, – запыхавшись, воскликнула она. – Фу, она еще безобразнее, чем мисс Мертенс! – продолжала девочка, не обращая никакого внимания на присутствие Рейнгарда, – на шляпе у нее красный бант, а накидка еще старомоднее, чем у Лер. С этой я ни за что не пойду гулять, можешь быть уверена, мама!
Баронесса зажала уши руками.
– Дитя, прошу тебя, ради Бога, не делай такого шума!.. – простонала она. – И что это за глупые речи? – строго добавила она. – Ты пойдешь с мадемуазель Жаннет, если я этого пожелаю.
Причина довольно резко произнесенного выговора, из-за которого ошеломленная Бэлла надула губы и оборвала кусок бахромы с кресла мамаши, заключалась в так называемом «времени пыток», которое наступило после ухода мисс Мертенс. Баронесса должна была волей-неволей взять на себя надзор за Бэллой, что было, по ее уверениям, истинной смертью для нервов. С прибытием новой гувернантки у баронессы упала гора с плеч; для нее было вовсе нежелательно, чтобы с первой же минуты между ученицей и учительницей вышел конфликт, а потому она высказала порицание замечаниям девочки. Затем она встала и в сопровождении надувшейся дочки отправилась на свою половину, чтобы посмотреть на прибывшую. Рейнгард был тотчас же отпущен Еленой.
– Прикажешь читать дальше, Елена? – снова взявшись за газету, очень любезно спросил Гольфельд после того, как все трое оставили комнату.
– После… – нерешительно ответила она, бросая на него пытливый взгляд. – Я просила бы тебя сказать мне, что именно так рассердило тебя за последнее время. Ты знаешь, Эмиль, мне ужасно больно, когда ты не разрешаешь мне разделить твое горе. Тебе также известно, что не праздное любопытство побуждает меня вмешиваться в твои дела, а горячее участие. Ты видишь, как я страдаю от твоей холодности и замкнутости. Скажи мне откровенно, может быть, я невольно делаю что-нибудь такое, из-за чего ты не считаешь меня больше достойной твоего доверия?
Она умоляюще протянула ему руки. Камень смягчился бы от бесконечно грустного тона ее голоса. Гольфельд вертел в руках газету, опустил голову и тщательно избегал прямого взгляда молодой девушки.
– Я вполне доверяю тебе, Елена, – прервал он, наконец, продолжительное молчание, – ведь ты единственный человек в мире, пользующийся моим полным доверием. – Глаза Елены засияли, бедняжка гордилась таким предпочтением. – Но существуют различные печальные необходимости, в которых мы сами не можем себе сознаться, не говоря уже о том, чтобы говорить о них другим.
