Светлана Берендеева - Княжна
– При дворе французском… – протянула Мария завистливо. – А как там, при французском дворе?
Княгиня усмехнулась:
– О, французский двор – это нечто… Роскошь, пышность необыкновенная, и необыкновенная грязь.
– Грязь?
– О, да! Я выделялась неприличною для французских нравов верностью своему мужу. Но главной причиной моей верности были не только привязанность и сознание долга, но и запах от тамошних поклонников.
Княгиня звонко рассмеялась, закинув назад головку.
– Представь себе запах прокисшего пота, грязного белья, ещё какой-то гадости в смеси с крепкими духами. Это гораздо хуже, чем просто мужской пот. Я задыхалась от отвращения, когда очередной воздыхатель склонял меня изведать с ним радость амуровых утех.
– Что ж, у них тоже бани нету?
Такое простодушие вызвало новый взрыв мелодичного смеха.
– Нет, бани у них нету! А почему тоже?
– Ну, как у поляков. Они здесь только в лохани моются.
– Да поляки, моя милая, просто чистюли в сравнении с галлами. Какие бани?! Там, если особе надо освежить руки или другие члены, прислуга подаёт этакие душистые салфетки – тряпицы мокрые с духами – ими нужное место трут. А целиком всё тело моют только у младенцев да у покойников.
– Как? Но почему? – изумлялась Мария.
Княгиня пожала плечами.
– Бог их знает. Может, природа их такая. А может, сие есть результат прогресса, и наше славянское пристрастие к чистоте тела есть знак варварства нашего.
Мария изумлённо молчала. Не верилось. Совсем не так представлялись ей манящие закатные страны.
– Кстати, Мари, – княгиня подъехала ближе, – этот твой поклонник, Тыклинский… Как ты его находишь?
Мария нашла взглядом гарцевавшего у царской кареты пана Тадеуша.
– Любезен и занимателен.
И вопросительно глянула на княгиню. Почему вопрос этот?
– Я его по Парижу знаю. То есть, мы не знакомы, но я наслышана о нём. Сей кавалер, в самом деле, весьма любезен с дамами и для них занимателен, причём предпочитает девиц. Он потому и уехал из Парижа с поспешностью, что там скандал вышел у него из-за любезностей с одной девицею знатного рода. Понимаешь? То есть скандал такого рода, что нужно было жениться, а он предпочёл бегство. Видимо, у него к семейной жизни неодолимое отвращение.
Мария усмехнулась:
– То-то он нас с Варенькой сегодня уверял, что фрейлины европейских дворов замуж выходить не хотят, предпочитая жить легко.
– Да? – весело удивилась княгиня. – Значит, у него на тебя серьёзные виды. Серьёзные в смысле того, что он заранее пути отступления готовит.
Они обе смотрели на пана Тадеуша, и тот, увидав это, поднял шляпу, закивал головой и, кажется, собрался к ним подъехать.
– Бежим! – взвизгнула Мария.
Они разом послали лошадей рысью, с удовольствием отдались скачке и хохоту.
Когда, угомонившись, поехали опять шагом, княгиня оглянулась на далёкий теперь поезд и спросила:
– Мари, а императрицу нашу новую ты хорошо знаешь?
Вид при этом вопросе у неё был непривычно смущённый.
– Знаю несколько, – ответила Мария, – только она не императрица ещё, на царство не венчали.
– Она… Я даже не знаю, как спросить. Мне показалось, что государь графине, хозяйке нашей, явно симпатию выказывает. Или мне показалось только?
– О, да, – покивала Мария, – он даже уединялся с ней надолго.
– В самом деле? Тогда тем более удивительно, что Екатерина Алексеевна ведёт себя так спокойно.
– Она такая, всё ему прощает.
Княгиня задумалась.
– У царя Петра всё по-своему. Может быть, его женитьба на ней – временная прихоть? Потому и на царство не венчали.
Мария пожала плечами.
– Не знаю, но из того, что я видела, да и по рассказам, он очень к ней привязан. А неверности ей часто делает. И совершенно бесстыдно, даже смотреть совестно! – воскликнула она с горячностью.
– Это только нам, русским, бесстыдством кажется. А в просвещённых странах супружеская верность за смешное почитается.
Княгиня ласково улыбнулась.
– И тебе, как придворной даме, надобно привыкнуть, если не иметь такое мнение, то хоть делать вид, что имеешь.
Разговор прервал пан Тадеуш. Догнал-таки!
– Не изволят ли ясновельможные пани вернуться к поезду? Их величества и супруг пани княгини тревожатся.
Дальше ехали возле карет.
– Однако, князь Григорий, много воли жене даёшь, – похохатывал царь. – Смотри, не пожалеть бы потом.
Григорий Фёдорович только снисходительно улыбался в ответ, видно было, что с женой он счастлив.
Во дворце все тотчас разошлись по своим покоям, и было объявлено, что общего обеда не будет – всем в комнаты принесут. Это и кстати пришлось – надо было полечить Варенькины ноги, она еле ходила, бедная.
На обед девы заказали, кроме обычных здесь свинины, рыбы, пирогов и фруктов, ещё тушёную капусту. Глаша передала им, что когда она такой заказ повару говорила, он очень удивился. Дескать, пища эта простонародная, для бедняков. А они так по щам соскучились! Щей, конечно, здесь варить не умеют, так хоть просто капусты.
Ели в спальне, свободно, без корсетов и фижм возлежали, как древние римляне.
Варенька читала вслух письмо её брата к матери, что ей переслали, из привезённой Долгорукими почты. Брат её был отправлен в Италию для учёбы и вот писал:
«Никогда бы не подумал, что такое взаправду бывает: по всем улицам и переулкам вместо земли – вода морская. Застав городских и рогаток нет и по тем водным улицам сделаны переходы для пеших людей и множество мостов, а под ними плывут лодки, гондолами называемые, с гребцами, и те гребцы почасту поют. А по бокам, как бы на берегах тех водных улиц, стоят домы, красиво состроенные, только в них вовсе нет печей, а есть камины. Всё дивно и приглядно любому взору. И в этой Венеции, всечасно чтимая маменька, женщины и девицы одеваются вельми изрядно. Головы и платья убирают цветами, кои во множестве у домов продаются. Женский народ благообразен и строен, в обхождении политичен и во всём пригляден. А танцуют, маменька, по-италиански не зело стройно, а скачут один против другого, за руки не держась. И ещё на площади святого Марка увеселяются травлей меделянскими собаками больших быков. В Москве такой диковины увидеть нельзя. И на той же площади на погляденье собравшимся бывает, что одним махом секут мечом голову быку. Глянешь на это и приужахнешься, но вы не пужайтесь, маменька, мы глядим на это, стоя далече на стороне. И ещё бывает, что венецийские сенаторы играют в кожаный надувной мяч. А про кулачный бой дяденьке Капитону Кузьмичу расскажите, что зачинают и ведут его на мосту один на один, и бьются нагишом. Кто первый зашибёт до крови или с моста сбросит, тот и одолел. И люди большие заклады на те кулачки кладут. А бьются по воскресным дням и по другим праздникам.»