Лариса Кондрашова - Замужняя невеста
— Знаешь, мне трудновато представить себя девушкой! Да еще маменькиной дочкой, а не какой‑нибудь там… бунтаркой.
— Я столько лет была послушной сестрой и дочерью, что пора было и ослушаться.
Он слегка покачался на стуле, склонив голову, как будто прислушивался к своим мыслям.
— Говоришь, Николай заторопился? Друг называется. Разве не он тому способствовал, чтобы мы с тобой… Мы же с тобой были жених и невеста!
— А он был мужем Дашеньки Шарогородской. О тебе же не было известно: вернешься или нет…
Она сказала это с нечаянным упреком, и Леонид отвел глаза, привычно касаясь верхней губы, как если бы хотел тронуть свой ус.
Он покашлял, вроде в горле запершило, и сказал:
— Сегодня ночью приходи.
— Еще чего не хватало! — с возмущением прошипела Соня.
— Тогда я к тебе приду.
Она беспомощно оглянулась, но Жан спал похмельным сном в своей комнате, а Мари куда‑то подевалась… Отчего‑то в присутствии Разумовского ей неуютно, и она всегда старается исчезнуть с его глаз.
Соня понимала, что попала в ловушку. Один раз уступила, а теперь… теперь само собой разумеется, что Леонид от нее не отстанет…
Но тут же она встряхнулась. Привораживает ее Леонид, что ли? Уж и оплакивать свою нелегкую судьбу приготовилась. Можно подумать, от самой Сони ничего не зависит! Как, оказывается, легко возвращается она в привычный образ, в котором прожила целых двадцать пять лет! А думала, что навсегда о нем забыла…
На другое утро Жан не вышел к завтраку, и Соня обеспокоилась. Такого прежде не случалось. Шастейль был ранней птичкой и обычно в постели не залеживался.
«Неужто заболел?» — подумала Соня и, помедлив у его двери, легонько постучала.
За дверью что‑то пробулькало или проквакало, и она, более не медля, вошла.
Бедный врач своим видом напоминал самого больного из своих пациентов. Бледно‑зеленый, с темными кругами под глазами, он лежал и тихо стонал.
— Что с тобой, Жан? — испуганно воскликнула Соня; в голове ее пронеслись самые страшные мысли о том, что француза отравили, и сделал это… конечно же, Леонид! И вот еще немного, и Шастейль скончается в страшных муках.
— Голова! — простонал тот. — Сейчас моя голова треснет, как спелая тыква, и наружу вылезут мои бедные воспаленные мозги…
Это надо же! Только воображение у мужчины‑врача может рисовать такие гадкие картинки, от которых женщина содрогнется.
Впрочем, у нее самой воображение тоже на свой лад особенное. Придумала какое‑то отравление, хотя у Шастейля всего лишь похмелье. Но чем его лечить?
Она отправилась на кухню, где уже вовсю хозяйничала Анхела.
— Скажи, Анхела, — спросила ее Соня, — бывает, что ваши мужчины наутро после вечернего пития мучаются головной болью?
— Еще как бывает, — с усмешкой отозвалась та.
— И что вы, женщины, им подаете? Насколько я могу судить, сеньор Жан сейчас не в состоянии проглотить и крошки.
— Крошку он, может, и не проглотит, а вот ложку горячего супа… Я как раз только его сварила.
— А если он откажется?
— Надо заставить. Еще у нас некоторые мужчины похмелье тем же и лечат.
— Чем? — не поняла Соня.
— Тем, от чего голова болит, — пояснила Анхела.
Соня хотела наказать Мари, чтобы та отнесла в комнату Жана суп, но потом подумала, что с нею Жан не постесняется капризничать, потому решила сделать это сама. Она поставила на деревянный кухонный поднос тарелку с супом и кружку с вином. Кстати, когда наливала, подивилась: огромная бутыль была уже наполовину пуста. Ох этот Разумов—ский! Сказал — сделал.
Едва она вошла в комнату к Жану, как он, уловив запах супа, содрогнулся.
— Убери, я не смогу это не то чтобы проглотить, даже нюхать.
— Тогда, может, вино? — Она показала ему наполненную кружку.
— А вино — тем более.
— Значит, будем есть суп.
— Что я сделал тебе плохого?
Его лицо при этом стало таким жалобным, что Соня не удержалась и потрепала его по голове, как маленького. Или как брата. От этой нежданной ласки на лице Жана мелькнула растерянность, и Соня поспешила убрать руку.
— Помнишь, ты сам говорил, что врач вынужден причинять больному человеку боль, чтобы вернуть ему здоровье. Вот и ты представь, будто я твой врач и собираюсь дать тебе горькое, противное лекарство, но после него тебе сразу станет легче.
— А если меня вырвет? — спросил Шастейль ворчливо.
— Это ничего, тебе тоже станет легче.
— Но как же… Ты не врач, тебе не приходилось ухаживать за больным…
— Много ты понимаешь! — сурово сказала Соня и поднесла к губам Жана ложку супа. — А для Жана‑молодца два стаканчика пивца, на закуску пирожка, для потешки девушка…
Эти присказки она слышала еще в детстве от кормилицы и даже не вслушивалась в то, о чем в них говорилось. Потому сейчас просто перевела их на французский язык. Жан, заслушавшись, открыл рот и проглотил ложку супа. Подождал, не вернется ли тот назад, но, видимо, суп легко скользнул в воспаленный желудок, и Сонин «пациент» потянулся за следующей ложкой.
Съев до конца весь суп, он откинулся на подушку и вытер со лба испарину.
— Спасибо, Софи, ты меня спасла… Ты удивительная женщина. Жаль, что я тебя недостоин.
— О чем ты говоришь, Жан! Разве мы не друзья? Разве я хоть раз дала тебе понять, будто отношусь к тебе… не так, как к равному?
— Если мы равны, то ты у нас primus inter pares, первая среди равных.
Он произнес это с какой‑то безнадежностью, так что Соне стало не по себе. Неужели Разумовский что‑то посмел ему сказать?
— Что случилось? — спросила она, следя за выражением его лица; сейчас он в таком расслабленном состоянии, что ничего не сможет от нее скрыть. — Чего вдруг ты начал считаться, кто из нас первый, а кто не первый?
Он не ответил, помолчал, вспоминая, и спросил:
— Что значит русское слово «выс‑кач‑ка»?
— Выскочка, значит. — Соня замялась, соображая, как бы помягче сказать. Становилось понятным, в какое русло свернуло общение между двумя мужчинами, не слишком симпатизирующими друг другу.
— Не жалей меня, переведи дословно.
— Выскочка — человек, который… слишком быстро выдвинулся.
— Тот, который вдруг стал графом? — горько подытожил Жан. — Мсье Леонид тоже граф, и он не может пережить, что какой‑то лекаришка сравнялся с ним в титуле.
— Ну, если уж на то пошло, открою тебе его тайну. Разумовский — граф всего лишь во втором поколении. Так что если он чем и может хвастаться, то лишь этим.
— Раз ты так добра ко мне, Софи, тогда и я расскажу тебе свою тайну… Видишь ли, на самом деле я тоже происхожу из знатного дворянского рода, и еще неизвестно, стали бы мои предки знаться с такими, как Леонид…
