Ольга Тартынская - Воспитанница любви
Теперь же идет Страстная неделя, на которую обычно выпадают самые тяжелые испытания и искусы. То, что происходит с Верой сейчас, ее нынешнее положение отверженной беглянки, вполне соответствовало сим скорбным дням.
Стоило только подумать об этом, как в дверь постучали. Вера вздрогнула. К ней никто не приходил, кроме Сашки и трактирного слуги, но теперь это определенно был кто-то чужой. Беспомощно оглядевшись по сторонам, Вера с дрожью в голосе произнесла:
– Войдите.
Дверь распахнулась, в номер вплыла дородная особа в салопе поверх пышных юбок и теплом чепце. Она прошествовала к ближайшему стулу и водрузилась на него, поправляя бесчисленные складки и воланы.
– Майне наме Лисавет Густавовна, – на смешанном языке заговорила незнакомка. – Вас рекомендоваль мне херр Бурковски.
Вера смотрела на нее во все глаза, ничего не понимая. Имя Бурковского не предвещало ничего хорошего. Однако девушка учтиво спросила:
– Чем могу вам служить?
– Это я фам могу слюшить, – невнятно ответила дама. – Я слишаль, что ви фесьма трудный полошений. Мой предлошений фам думать и принимать.
– Какое предложение? Я ничего не понимаю, – заволновалась Вера, смутно предчувствуя что-то гадкое.
Дама важно поправила ридикюль и продолжила с расстановкой:
– Я имейт зафедений, ошень приличный, только для бокатых господ. Фаш милый личико будет фесьма успешен. Кароший услофий, шалофанье и фаши, – она не могла подобрать слова, – чайные. Натюрлихь, доктор и кароший здорофий, мы замечательно следим.
Она умолкла и ждала ответа. Вера все еще не понимала, что желает нежданная гостья.
– Коли вы о театре, то я подумаю. Да, положение мое незавидное, но и положение актрисы мне вовсе не по душе.
– Найн, – прервала ее Лизавета Густавовна. – Нихт театр. Майн зафедений лючий ф гуперний. Мои дефушки имеют колоссаль успех. Бокатый наряд, деньги, много деньги. Was sagen Sie? Что фи скашете?
– Сдается мне, – наконец поняла Вера, – вы хотите сделать из меня продажную женщину? – Ее голос дрожал от негодования. – Как вы посмели? Кто вам дал это право? Негодная сводня! Пожалуйте вон!
Вера торжественно поднялась, подошла к двери и, распахнув ее, трагическим жестом указала направление, коему должна была следовать непрошеная гостья. Лизавета Густавовна поджала губы и неторопливо поплыла к двери, всем своим видом изображая попранное достоинство. В дверях она остановилась и менторски изрекла:
– Фи пожалейт. Я не стану брать ви с улица, даше не просить потом.
– Убирайтесь! – окончательно вскипела Вера, задыхаясь от возмущения.
Дама еще что-то бормотала о «херр Бурковски», когда негодующая Вера захлопнула дверь и без сил привалилась к ней. Неужели и к этому надобно привыкать? Разве нет никакого другого пути у одинокой девушки? Она невольно взглянула на портрет. Убежать от судьбы наложницы любимого мужчины, чтобы после оказаться в борделе? Тоска, безысходность.
Потеряв на миг всякую надежду, Вера без сил упала на кровать. Она закуталась в шаль и пролежала так до вечера, пока не явился Сашка. Заметив, что с сестрой что-то неладное, Сашка стал допытываться, что произошло. Вера рассказала ему о давешнем визите. Юноша выслушал, сокрушенно качая головой, и пробормотал:
– Бурковскому вперед не миновать, верно, каторги, – и задумался, нахмурившись.
Подумав, юнец вдруг повеселел и предложил:
– А знаешь, Вера, приходи к нам в театр! Бьюсь об заклад, Антип Игнатьевич тебя непременно возьмет. Он уже не раз о тебе справлялся.
Девушка смотрела на него тускло и безжизненно.
– А и верно, – тихо проговорила она. – Есть ли разница? – Проглотив слезы, она заключила обреченно: – В актерки так в актерки…
Чтобы ее отвлечь и растормошить, Сашка принялся рассказывать о нарождающемся спектакле. Выходило, что с Офелией просто беда. Натали груба, стара для этой роли, но она премьерша и никому уступать не желает. Да, впрочем, и некому. Молоденькие артистки все из мещанок и вовсе бездарны, с дурными манерами. Вот если бы Вера сыграла…
Сашка заметил, как в безжизненном взгляде девушки мелькнул интерес. Он задел ее за живое.
– А что, если и впрямь, – медленно заговорила она, – сыграть Офелию, а после – будь что будет?
Отчаиваться нельзя, думала она, не слушая братца, который увлекся этой идеей и силился объяснить Вере все выгоды актерского ремесла. Господь милосерден, он не оставит заблудшую овцу перед бездной. Нет, она никогда не сорвется в бездну, лучше смерть. А Офелия – это покамест не окончательное падение, а, может статься, и наоборот… Вера ее так сыграет! Ей припомнились прежние грезы о театре, о ролях. И вот уже фантазия уводила пылкую девушку в холодный замок Эльсинор, где бродит тенью несчастный одинокий белокурый принц…
– Вера, идем завтра со мной, Антип Игнатьевич обрадуется. Он мне все про Анастасию какую-то сказывает и при этом всякий раз тебя поминает. Только вот, – Сашка помрачнел, – надо справить гардероб непременно, без этого не возьмут. Ну, костюмы, платья…
Вера вновь опустилась с небес на землю.
– Где же мне взять денег, я ведь последнее тебе отдала?
Сашка виновато молчал. Девушка в очередной раз перебрала сколь-нибудь ценные вещи, остановилась на альбоме. Княгиня, Евгений… как давно это было, и было ли? За альбом много не дадут, да и жалко его нестерпимо. Разве что продать, когда за номер придется платить. Ну а дальше что? Что делать дальше?
– У нас премьера на Красную горку, – прервал ее размышления Сашка. – Надо торопиться. – И добавил без всякой надежды: – Я попробую уговорить Антипа Игнатьевича взять тебя покамест без гардероба.
Он собрался уходить с условием добиться приглашения Веры в труппу и вернуться на следующий день. Вере же не хотелось оставаться одной, одиночество и страх пугали ее, в особенности ночью, когда не спалось.
– Не уходи, – жалобно попросила она братца. – Только нынче: мне что-то страшно…
Сашка с удивлением посмотрел на нее и скинул шинель. Нечто необычное было в теперешней диспозиции: не Вера, как водится, утешает и опекает Сашку, а от него, юнца, требуется приласкать и успокоить сестрицу. Он даже растерялся слегка, а потом изрядно разволновался. Вера все лежала, укутанная в шаль, обнимая альбом, и не желала шевелиться. Сашка неумело взбил подушку и встряхнул одеяло.
– Тебе надобно раздеться и лечь, – робко предложил он.
Девушка не понимала, что делается с ней. Она остро чувствовала, как ей хочется ощутить рядом живое тепло, как хочется спастись от ледяного одиночества в горячих объятиях. Сашка страдал, не зная, чем ей помочь. Та дистанция, что образовалась между ними с некоторых пор, связывала его по рукам и ногам. Однако вид печальной, безжизненной красавицы, которая была ему дороже всех на свете, уничтожал все запреты. Сашка молча приблизился к кровати и сделал единственно необходимое в этот миг: он крепко обнял Веру и прижал к себе, шепча что-то глупое и хорошее.
