Любовь & Война - Мелисса де ла Круз
Слова Скайлера глубоко задели Алекса. Ведь и генерал Вашингтон тоже говорил, что хоть храбрость Алекса под Монмутом произвела на него впечатление, но его стремление сражаться, пока не повергнут наземь, заставило генерала сомневаться в том, что Алексу стоит участвовать в боях. «Вы лучше послужите своей стране, если уцелеете, – сказал тогда он, проявив редкий с его стороны личный интерес. – Я бы хотел, чтобы вы выжили».
В какой-то мере Алекс был польщен. Он знал, что в штабе Вашингтона ему нет замены. Но если знаки не обманывали, война близилась к концу. Если бы битва при Йорктауне завершилась успехом, британская армия была бы уничтожена, и тогда заокеанская империя с большой долей вероятности решила бы, что пользы от американских колоний намного меньше, чем проблем, и сдалась бы.
Но не это заботило Алекса. Он прибыл на север подростком, подобным неограненному алмазу, и эта страна приняла его в свои объятия, дав возможность стать стоящим человеком и, как он надеялся, перспективы сделать себе состояние. Как же он станет смотреть в глаза своим будущим детям, как скажет им, что всю войну просидел в штабе, у камина с пером в руках? Когда его будущие сыновья спросят, сколько битв он выиграл, как сможет он ответить: «Я не сражался. Я был секретарем»… От одной этой мысли кровь его вскипала.
– Советы очень немногих людей столь же ценны для меня, как ваши, генерал Скайлер, – сказал Алекс. – И могу вас заверить, что я буду держать этот совет в голове так же, как держу образ моей возлюбленной Элизы в сердце, особенно когда стану принимать решение.
– Она уже знает о твоих планах? – попал в больное место генерал Скайлер.
У Алекса слова застряли в горле. Он не мог солгать тестю.
– Мы пока это не обсуждали, но я знаю, что она поймет. В конце концов, у нее перед глазами всегда был пример храбреца – вы.
– Гамильтон, – резко вмешался Джон. – Она будет раздавлена.
И снова Алекс не сразу смог заговорить. Он понимал, что деверь прав. Лишь мысль о слезах Элизы, вызванных страхом за него, заставляла его откладывать разговор о своих планах на самую последнюю минуту. Он был решительно настроен ограждать жену от печальных новостей столько, сколько сможет, чтобы не продлевать ее мучений. Они обсуждали свою мечту обзавестись собственным домом, а из-за его решения все это откладывалось на неопределенный срок. Отправься он на линию огня и, возможно, им суждено будет расстаться навеки, а образ любимой жены в мрачном вдовьем наряде, при том что история их любви едва успела начаться, почти заставил его отказаться от своих амбициозных планов.
И все же он должен был теперь забыть о своих страхах. Ему дадут полк в командование; он станет частью революции, даже если это будет последним, что ему удастся совершить.
Наконец он решительно выпрямился.
– Будь что будет, – заявил он безучастным тоном, скорее, подошедшим бы государственному деятелю или генералу, чем любящему мужу, – сейчас я сражаюсь не ради себя и даже не ради своей страны, а ради жены и нашего потомства, которое, я знаю, станет частью и вашей семьи. Но вам следует помнить, что я постигал военное искусство рядом с человеком, чьи гениальность, решительность и, смею даже сказать, расчетливое хладнокровие привели эту страну от оков тирании к свободе. И если пять лет на службе у генерала Вашингтона не подготовили меня к тому, чтобы вести наших храбрых парней в бой, значит, ничто уже не подготовит.
Генерал Скайлер долгое время не произносил ни слова. Затем кивнул.
– Больше я об этом не заговорю. Не желаю оскорбить тебя или поставить под сомнение твои мотивы. Ну вот, мои дорогие мальчики, мы и завершили все свои дела, а значит, пора присоединиться к нашим дамам. Они весьма расстроятся, если мы опоздаем на вечеринку, особенно учитывая, что вечеринка в твою честь, Гамильтон.
3. Родственные связи и доверенные лица
Особняк Скайлеров
Олбани, штат Нью-Йорк
Апрель 1781 года
Проследив, чтобы вычистили кухню, и убедившись, что все готово к вечернему приему, Элиза решила заглянуть в покои родителей. Поднявшись по лестнице, она легонько постучала в закрытую дверь.
– Мама, – позвала она. – Это Элиза. Я принесла вам кое-что перекусить.
После мгновения тишины раздался уверенный голос матери.
– Входи.
Элиза приоткрыла дверь. В слабо освещенной спальне в дальнем конце покоев каждое из четырех окон было полностью скрыто за плотными шелковыми шторами.
– О, мама, вы отдыхали? Мне так жаль, я зайду позже.
– Нет, нет, – возразила Кэтрин Скайлер и зашелестела простынями, усаживаясь в кровати. – Я просто задремала от скуки. Эту вынужденную праздность я переношу намного тяжелее, чем свое положение. Пожалуйста, впусти немного света в мою мрачную пещеру.
«Положение» миссис Скайлер стало особо заметным, стоило Элизе открыть шторы. Несмотря на то что ее мать была укрыта плотными хлопковыми простынями, обшитыми кружевом по краям, да еще и легким шерстяным пледом, не говоря уже о ее безразмерной ночной рубашке, больше подошедшей бы вдове, все равно было весьма и весьма заметно, что она глубоко беременна.
– Как вы сегодня себя чувствуете? – спросила Элиза, подходя к кровати матери с подносом, полным еды.
– Как я уже говорила доктору ван Рутену, я в полном порядке. Это моя двенадцатая беременность. Должна заметить, что я уже довольно неплохо понимаю, что к чему.
– О, мама! – рассмеялась Элиза. – Папа говорит, что, несмотря на ваше знатное происхождение, вы здоровы, как молодая селянка.
– Твой отец – мудрый человек. Все, чего бы я хотела, – чтобы он поменьше слушал этого глупца-доктора.
Элиза улыбнулась. На самом деле эта беременность давалась матери не так уж легко. Лодыжки угрожающе отекали, ее мучила одышка, стоило ей подняться по лестнице всего на один пролет. Это были знаки, по словам доктора ван Рутена говорившие о том, что младенец немалого размера давит на внутренние органы миссис Скайлер и затрудняет их нормальную работу. Пару недель назад она поднялась с дивана, пошатнулась и рухнула на него же в глубоком обмороке. Генералу Скайлеру этого было более чем достаточно: следуя инструкциям доктора, он настоял, чтобы с этих пор миссис Скайлер оставалась в постели до тех самых пор, пока не разрешится от бремени.
– Будет вам, мама, – сказала Элиза, отрезая солидный кусок черничного пирога и украшая его горкой взбитых сливок. – Вы, безусловно, крепкая женщина, но вот уже шесть лет как вам сор…
– Ах-ах, дитя мое, – оборвала
