Под знаменем Сокола (СИ) - Токарева Оксана "Белый лев"

— Да нет, — возразил Хеймо. — Из ямы это они на пару волчонка слепого тянули, ну, того самого, которого Кумом Неждановым кликали. Он на княжьем дворе потом еще жил, а после вместе с Нежданом пропал. А этого малого наш Незнамов, помнится, с крыши горящего амбара снял!

— Истину говорят, кто в огне не сгорел, тот и в воде не утонет! — облегченно рассмеялись гридни.

От Войнега не укрылось, что едва его воины узнали внука волхва, Всеслава, державшаяся по своей девичьей скромности в стороне, метнулась к краю льда. Сама, почти без помощи гридней, стала приводить мальчишку в чувство, а когда он задышал самостоятельно, сама совлекла с него одежду, перенесла на меховой плащ, накрыла пологом и принялась растирать. Служанки, выполняя ее поручения, подавали ей приготовленные порты и мед.

Войнег не посмел ей мешать. Чай, этот Тойво и в самом деле приходился старому Арво Кейо единственной родней. Пусть девица потешится, недолго осталось. Да и сраму в том особого нет. Пройдет год-другой, о своих сыновьях так же станет заботиться. Вопрос в том, кому она мечтала бы родить этих сыновей. Явно не хазарскому кагану!

Войнег не раз примечал, сколько бы вокруг Корьдненской княжны не вилось добрых молодцев, ни один ее внимания не привлекал, и это сейчас, когда, куда ни глянь, все бояра да воеводы. Нешто о Неждане безродном тоскует? Вот создал Велес загадку, девичье сердце. Ведь в тот раз, кабы не его, Войнега, охотничий нюх, точно сбежала бы, имя отцово и братнино на всю землю вятичей и за ее пределами осрамив. И этот утопленичек им явно подсоблял. Уж Незнамову-то сыну, своему приятелю и защитнику, вытаскивавшему бедового отрока изо всех переделок-то, точно. Почему, спрашивается, когда пришли за Нежданом поутру, темница оказалась пуста?

Впрочем, ладно! Неждана, что бы там ни болтали о нем гридни, теперь и след простыл! А что до Всеславы, ну, потоскует маленько, а там выйдет замуж, если не за хазарина, так за Ратьшу Дедославского, и заживет, как положено, в довольствии и почете.

Меж тем, непогода как бы сама собой незаметно улеглась. Снег прекратился, ветер стих, из-за свинцовых, тяжких туч даже слегка выглянуло солнце. Поскольку время сильно перевалило за полдень, а княжне, да теперь и не только ей, не терпелось попасть до темноты в святилище, путники стали собираться в дорогу.

По приказу Всеславы Тойво и Анастасия, несмотря на протесты последнего, устроили в санях, закутав в шубы и накрыв несколькими парами теплых плащей. Войнег отправил нарочных к святилищу — топить баню. Объехав лесом опасный участок реки, княжна и ее спутники вновь спустились на лед.

Хотя ехавшая верхом Всеслава через каждые пять-десять шагов заглядывала в сани, ничего интересного там не происходило. После ледяного купания спасенный и спасатель крепко спали, одинаково посапывая в четыре ноздри. Между ними в теплом гнездышке из шкур дремал соболенок.

Старый Войнег тоже начал задремывать в седле: годы брали свое, да и недавнее приключение вымотало сил немало. Смутно различая укутанные снегом березы да ели, он видел во сне, как рубит хазарский отряд, отбивая захваченный на порубежье полон. Это, кажись, тогда у груди мертвой матери он Неждана нашел, а великий князь Всеволод, узрев в том добрый знак (ну как же: дитя в дом — Бог в дом), младенца в княжий терем забрал, вместе со своими детьми, безродного, воспитывал. И воспитал! Знал бы Войнег, чем это воспитание закончится, сразу бы паршивцу голову о землю расшиб!

Или не расшиб? Ведь, говоря по чести, застукав непрошеного гостя у девичьей светелки, он его едва не зарубил, благо, парень, опешив, толком сопротивления оказать не сумел (или не захотел, чай, после гибели князя Всеволода только радениями Войнега оставили безродного, но отнюдь не безрукого гридня в дружине). Когда же настало время кнута, у сотника точно рука отсохла, особенно как глаза княжны в окошке горницы увидал. Понятно, что никому другому он выполнить эту работу не позволил, но не потому, что собирался сводить счеты, а потому, что пожалел. Знал, что Вихорко-кат или Сулейман-кощун мясо с костей снимут, он же только кожу рассек. Да и наутро, найдя поруб пустым, не испытал ничего, кроме облегчения. Недаром сам же этого остолопа учил мечом владеть!

Спал в седле старый сотник, рубил во сне хазарский отряд. Хорошо, привольно было ему, как всегда во время битвы, настоящей ли, привидевшейся ли во сне. Только в какой-то момент стал он замечать, что отряд как-то разросся, превратившись в многотысячное войско. И сверкала на солнце броня хазарских наемников, эль арсиев. И хотя за пределами сна Войнег точно знал, что с каганатом у вятичей мир навеки (пограничные стычки не в счет), что лучше для всех нарочитых мужей платить хазарам дань да выгодно торговать в их граде, взимая к тому же пошлины с иноземных купцов за проезд через свои земли, прихотливый сон доводов рассудка слушать не желал. И там, за пределами яви, словно в заповедные годы, о которых сказывали еще деды, старый Войнег рубил и колол ненавистных от всей души. За родную землю, за попранные святыни, за Всеславу-княжну. И бок о бок с ним рубились русский воевода Хельги-Лютобор, друг Анастасия, и беспутный удалец, бродяга Неждан.

— Госпожа!! Тебя хотят похитить!

Отчаянный вопль прозвучал так близко и так неожиданно, что Войнег едва не выпал из седла.

Вот ведь беспокойное хозяйство! И в кого он, спрашивается, такой уродился? Покойный отец его Тармо, княжий хотяй, Велесов песнетворец, жил тихо да степенно, супруга его Хилья и вовсе без особой надобности рта не раскрывала. Впрочем, побывавшему почти у самой границы исподнего мира, чего не привидится! Да тем более во сне. Но глаза мальчишки оказались открыты. Похоже, он только что окончательно пришел в себя и, увидев над собой прекрасное лицо юной княжны, поспешил поведать то, с чем шел в самую непогоду напрямик через лес, силясь догнать отряд.

— Госпожа! Тебя хотят похитить и к хазарам отвезти!!!

— Да что ты такое говоришь! — всплеснула руками княжна. — Нешто я кагану и так не обещана? Когда хазарам понадобится, они сами за мной приедут!

— Да куда им сейчас! — насупив светлые бровенки над вздернутым носиком, проговорил Тойво. — Пока русский князь в нашей земле с войском стоит, послам хазарским сюда путь заказан!

— А что тогда шум поднял на весь лес? — сердито прокашлявшись, пробурчал Войнег. — Ну, кто, кроме послов, за нашей госпожой приехать может?

— Люди лихие! — сделав страшные глаза, жутким шепотом проговорил мальчишка.

Ответом ему был раскатистый хохот гридней, распугавший ворон на близлежащих ветвях и стряхнувший с еловых лап дюжину горстей снега. И привидится же неразумному дитяте!

— Ну, насмешил, — смахивая с бороды слезы, протянул Войнег. — Нешто сам придумал?

— Да где ему, болезному, — давясь смехом, отозвался Сорока, — небось, услыхал, как бабы в черной избе судачат, да и переполошился!

Однако Тойво, судя по всему, шутить не думал:

— Сами вы болезные, коли не ведаете, не знаете того, о чем весь Корьдно с самого утра гудит! — от возмущения мальчишка даже сел в санях, выпростав из ворота тощую, точно у журавля, шею.

— Это чего ж мы такого не знаем? — нахмурился Войнег.

— А того!

Тойво подождал, пока гридни угомонятся, затем продолжал:

— Княжич Ратьша Дедославский нынче утром, когда госпожа уже выехала, лазутчика поймал, сына вражьего. От него узнал, что в лесах собралась большая ватага, почитай войско целое, что госпожу хотят тайно выкрасть да хазарам вывезти или со светлейшего князя выкуп потребовать, а если не выйдет, то и вовсе убить. А командует той ватагой сам разбойник Соловей!

Голос отрока звучал непозволительно резко, даже дерзко, однако новости стоили того, чтобы ему это простить. Гридни возмущенно загомонили:

— Да как он смеет, злодей, на самое святое в земле вятичей покушаться! — воскликнул, ероша темно-русые вихры, Чурила.

— Потому и смеет, что злодей, тать ночной, кромешник беззаконный! — в тон ему отозвался Хеймо.