Елена Езерская - Бедная Настя. Книга 7. Как Феникс из пепла
— Боже мой! — не удержалась Анна от вскрика, и кучер, не поднимая головы, направлявший лошадей с поворота дороги к подъезду в имение, испуганно вздрогнул и потянул на себя поводья, останавливаясь.
Картина, явившаяся их взору, была ужасна и потрясла Анну больше, чем разорение, постигшее ее петербургский дом, — отцовской усадьбы, больше не существовало. Некогда прекрасное здание сгорело, и только мраморные колонны при входе, обугленные и почерневшие, напоминали о нем.
Анна выпрыгнула из коляски и бросилась к дому — она смотрела на пожарище, бывшее когда-то усадьбой и не верила своим глазам. Ее сердце отказывалось принимать увиденное! Вокруг выжженного огнем места царило запустение, надворные постройки были либо сломаны, либо уничтожены пожаром. Флигель для прислуги тоже выгорел дотла, и лишь колодец сиротливо стоял в стороне, как единственный уцелевший свидетель произошедшего. Но, когда Анна подошла к нему, то немедленно почувствовала едкий запах гари, исходившей от бревен колодезного сруба.
— Чего делать-то будем, барыня? — участливо спросил кучер, подходя к Анне.
— Лошадей напои, — тихо велела она и направилась к пепелищу.
Все говорило о том, что несчастье случилось недавно, — еще слишком очевидны были следы огня, и трава не успела прорасти между каменной кладкой фундамента. Но как возник этот пожар? Была ли в том случайность или деяние природной стихии? А быть может, чей-то злой умысел? И пострадал ли только дом, или огонь унес собой и человеческие жизни? Анна медленно переводила взгляд от обрушившихся стропил к мрачно зиявшему отверстию фасадного подъезда. А потом — к истоптанным, смешанным с грязью лужайкам при входе, заброшенному, близ дома выгоревшему саду, который теперь открылся и вызывал щемящую тоску своей беззащитностью.
Анна едва сдерживала слезы. Она торопилась в Двугорское, чтобы увидеть отца, сестру, которая, по обычаю, проводила лето в деревне. Говорить с ними, успокоить их и самой найти утешение в объятиях родных и близких. Вдохнуть аромат медвяных лип и цветущих яблонь, ощутить себя дома, где всегда она чувствовала себя желанной. Но что нашла она — лишь сумрачные черные руины и безжизненную пустоту!
Это было невыносимо. Анна застонала, и тот час же на звук ее голоса появилась из развалин чья-то голова в перепачканном золой платочке.
— Матрена! — узнала Анна одну из служанок и подалась к ней навстречу, но та, вглядевшись, истово принялась креститься и пятиться, пока не споткнулась о камень в основании дома и не упала.
— Что ты, Матрена, что ты! — Анна подбежала к ней. — Не пугайся, не призрак я, живая, вот рука моя…
— Так говорили же, что померла ты сама и Владимир Иванович, и детишки сиротами сделались… — прошептала Матрена, боязливо позволяя Анне помочь ей подняться.
— Ошиблись люди, и вас обманули, здорова я, видишь, вот вернулась домой, а дома-то и нет! — Анна готова была обнять и расцеловать Матрену — единственное знакомое существо, но та все еще сторонилась ее и разглядывала с опаской: то ли и впрямь мертвая воскресла, то ли черти чудят, свят, свят!
— Ты не думай плохого, Матрена, — поняла ее сомнение Анна. — Если и есть что удивительное в моем возвращении, так это от Господа — уберег он меня от напастей, позволил вернуться.
— А Владимир Иванович, как же, тоже живой? — покачала головою Матрена и по тяжелому вздоху и вдруг изменившемуся лицу Анны поняла, что случилось непоправимое. — Вишь, как оно сделалось… Враз все на вас.
— Да о чем ты, Матрена? — предчувствуя недоброе, воскликнула Анна.
— Погорели мы, матушка, погорели, — снова перекрестилась Матрена. — В ночь одну все прахом ушло, и тушить почти нечего было. Весна-то выдалась сухая, полыхнуло спичкою да все сразу. Хоть детишек успели из огня вынуть…
— Дети? — покачнулась Анна. — Чьи дети?
— Да всехние, — кивнула Матрена, — твои, Лизаветы Петровны. Уж она, бедная, дыму наглоталась, до сих пор не поправилась. Ей, конечно, Никитка помогал, да только мало того ему, ироду, чтобы вину свою искупить. А так не беспокойтесь, живы малые-то, в порядке все.
— Никита дом поджег? — растерялась Анна, вместе с тем с облегчением переводя дыхание. — Что-то верится в это с трудом.
— И мы тоже не верили, да барыня на него показала — полиция приезжала, скрутили его, судить вот скоро должны будут.
— Барыня? Елизавета Петровна его обвинила?
— Да нет же, старая княгиня Долгорукая, — пояснила Матрена и перекрестилась, будто дьявола помянула.
— А как же Петр Михайлович все это допустил? — спросила Анна и в этот миг поняла вдруг, что услышит сейчас самое страшное.
— Князь-то, батюшка, сам первый в огне и погиб, — всплакнула Матрена. — Когда вынесли его, он уже и на человека не был похож, головешкой обуглился, сердешный.
Анна со стоном опустилась на землю, а Матрена тихо подошла к ней и, прикоснувшись сначала к ее волосам, точно проверяла — настоящая или видение все же, потом принялась гладить Анну по голове и соболезнования утешительные приговаривать.
— Ты поплачь, поплачь, матушка. Так положено, да и сердцу от того хорошо… Хочешь, я тебя к нему на могилку отведу?
Анна кивнула. Матрена помогла ей встать и повела под руку в глубь сада — к старому кладбищу семьи Долгоруких. Анна шла за нею безвольная и тихая — и жизнь вокруг и в ней самой, казалось, замерла.
— Видишь, как пригодился-то памятник, — тихо сказала Матрена, вспомнив, как десять лет назад все считали князя Петра погибшим на охоте и даже похоронили его. — Вот теперь он под ним, камнем этим, сам и покоится. И уже навсегда. Дождался хозяина камешек. Анна подошла к обелиску и прижалась лицом к холодной, с золотыми прожилками глыбе.
— Что же такое ты сделал, батюшка? Почему ушел, не дождавшись моего возвращения? Отчего позволил извести себя? Папенька Петр Михайлович, родной ты мой!
— А ты на него не серчай, барыня, — шепнула Матрена. — Всякому свой срок и своя судьба.
— Как же это? Как? Почему? — Анна больше не могла сдерживать слезы.
— Кто ж его знает? — пожала плечами Матрена. — На все воля Божья. И судейская — разберутся, скажут нам все про все. А тебе сейчас о детях думать надобно — обрадовать их, что цела и невредима вернулась. Лизавете Петровне помочь, а то плоха она уж больно.
— Сейчас к себе и поеду, — кивнула Анна, утирая слезы. — У меня кучер здесь, в минуту до нашего имения домчимся!
— А вот ехать тебе туда не резон, Анастасия Петровна, — испуганно промолвила Матрена и снова принялась кресты класть. — Там теперь оборотень поселился. Вместе со старой барыней Долгорукой.
