Елена Арсеньева - Муза мести (Екатерина Сушкова — Михаил Лермонтов)
— Какое кокетство!
Право, в каждом ее движении, поступке, каждом слове он видел только злонамеренность, во всем искал обиду. Даже ее красота казалась ему оскорбительным искушением, и это он тоже выразил в стихах, полных упреков. Правда, на другой день молил о прошении… разумеется, тоже в рифмованных строках. Каждая мелочь становилась творческим поводом, и, что греха таить, это льстило Екатерине.
В тот год в Москве свирепствовала холера, и Сушковы вознамерились уехать в Петербург. Каждый день Екатерине приносили новые и новые стихи Лермонтова, полные беспрестанных упреков в измене, предательстве, холодности, рассчитанном кокетстве. И в конце концов она поняла, что Лермонтову враз хочется попасть в трагические герои и в погубители сердец, вот он и выдумал себе жестокую страсть.
Когда Екатерина уже села в карету и дверцы захлопнулись, провожавшая подругу Сашенька бросила ей в окно вместе с цветами и конфетами исписанный клочок бумаги — это были прощальные стихи Лермонтова:
Итак, прощай! Впервые этот звукТревожит так жестоко грудь мою.Прощай! Шесть букв приносят столько мук,Уносят все, что я теперь люблю!Я встречу взор ее прекрасных глаз,И может быть… как знать… в последний раз!
Сказать по правде, Екатерина простилась с Мишелем не без облегчения. Однако с его стихами распроститься ей не удалось. Сашенька прислала ей в подарок альбом, в который все московские подруги и друзья Екатерины написали добрые пожелания. Не обошлось и тут без Мишеля:
Я не люблю тебя! страстейИ мук промчался прежний сон,Но образ твой в душе моейВсе жив, хотя бессилен он.
Другим предавшися мечтам, ,Я все забыть его не мог.Так храм оставленный — все храм,Кумир поверженный — все Бог!
Стихи ей показались прелестны, и стало даже немножко жаль, что им предшествуют холодные слова: «Я не люблю тебя!»
Ну что ж, не любит — и не надо, подумала Екатерина. И… на время позабыла Мишеля, потому что на ее пути появилось множество новых кавалеров, один из которых влюбился в нее так откровенно и принялся ухаживать так настойчиво, что стало ясно: намерения у него очень серьезные.
Это был конногвардеец Николай Головин. Вообще-то он не слишком нравился Екатерине, однако на какое-то время она искренне поверила, что это ее суженый: ведь именно он приснился ей на Святки, в ту ночь, когда девушки гадают о суженом-ряженом. Екатерина поверила, что Головин — ее судьба.
Настойчивость и страстность молодого человека поразили ее. Тетка о нем и слышать не хотела и принялась притеснять племянницу еще сильнее. Спасение от домашнего гнета Екатерина видела в том, чтобы бежать с Головиным, который на этом настаивал, и венчаться тайно. Дело было почти улажено, однако в самый день побега Екатерина поняла, что может совершить роковой, ошибочный шаг, и написала Головину записку:
«Забудьте меня, разлюбите меня, но только не презирайте и не считайте кокеткою. У меня недостает духу бежать и сделать огласку. Может быть, со временем вы бы меня попрекнули этим поступком, и тогда мы оба были бы несчастны, и навсегда несчастны. Будьте, будьте счастливы, а для себя я надеюсь, что мне недолго осталось жить!»
За этим романтическим многословием скрывалась главная причина нежелания мадемуазель Сушковой сделаться мадам Головиной: она не любила своего поклонника.
Точно так же Екатерина не любила и другого посватавшегося к ней человека — князя Друцкого-Соколинского. Между прочим, спустя полгода после ее отказа он умер от чахотки, и Екатерина долго упрекала себя, винила себя в его смерти… И все же брак без любви, только по выгоде, оставался для нее немыслим. Одна из ее кузин выходила за богатого жениха, любя совсем другого человека: такой возможности Екатерина тоже не понимала, о чем и не преминула записать в своем дневнике.
И вот как-то раз в доме Сушковых появился молодой человек по имени Алексей Лопухин. Это был кузен Сашеньки Верещагиной, родственник и приятель Лермонтова. Екатерина встретила его как друга, они мигом разговорились так, словно знакомы были всю жизнь, и с этого дня Алексей под всякими предлогами стал бывать в доме. Причем он прекрасно понимал, что тетка сживет племянницу со свету, если заподозрит очередное ухаживание, а потому держался в ее присутствии очень сдержанно и едва разговаривал с Екатериной. Однако наедине с ней не мог скрыть любви, а Екатерина… ее это не радовало. Она ждала той минуты, когда сама сможет наконец полюбить! В те дни в ее тетради появились такие записи:
«О, как бы я любила! — говорила я себе. — Но кого же любить? Любовь и самоотвержение вышли из моды, точно так же, как древние монеты и древние дорогие вещи; никому их почти не нужно; где же и я для моего сокровища найду знатока-антиквария? — подожду».
Лопухин между тем следовал за нею как тень. И это наконец было замечено тетушкой Марьей Васильевной, которая поняла, что приятный гость, оказывается, » ухаживает за неприятной племянницей. Насмешкам и пересудам не стало конца, и Лопухин попал в ту же опалу, что и Головин. Его это, впрочем, не остудило: он каждое утро проходил мимо окна, у которого сидела Екатерина, норовя перемолвиться с нею хоть словом, а если кто-то еще был в тот момент в ее комнате, то хотя бы приветливо раскланяться. Порою они виделись у Сашеньки Верещагиной, которая тоже переехала в Петербург, и любовь Лопухина становилась все более очевидной.
Ну а Екатерина?
Сашенька уверяла, что они с Лопухиным влюблены друг в друга, только она, Екатерина, сама еще этого не понимает.
— Сашенька, по-моему, любить и влюбиться — две разные вещи, — отвечала та подруге. — Влюбляешься на время и в хорошенькое лицо, отлюбуешься им, а потом и забудешь. А любить… любить можно только раз в жизни, но любить беспредельно, бесконечно, с самозабвением, не рассчитывая на взаимность, не давая себе отчета, почему и зачем любишь. Вот как я понимаю любовь, вот как я хочу любить.
Лопухин в этот миг вошел в комнату и слышал последние слова. С тех пор он так и норовил заговорить с Екатериной о любви — не о своей, а о любви вообще. И намекал, что хотел бы жениться, но… не рано ли ему? Поскольку Лопухин был младше Екатерины на два года, она с уверенностью отвечала, что да, рано.
Между тем Сашенька порою напоминала подруге о Лермонтове и приносила его новые стихи, каждое из которых казалось ей лучше прежних. И лучше не только чисто поэтическим мастерством, но и мудростью, которая, казалось ей, свойственна Мишелю, несмотря на его еще очень молодые годы. Было среди них и это:
Еврейская мелодия
Я видал иногда, как ночная звездаВ зеркальном заливе блестит,Как трепещет в струях — и серебряный прахОт нее рассыпаясь бежит.
Но поймать ты не льстись и ловить берегись -Обманчивы луч и волна,Мрак тени твоей только ляжет на ней -Отойдет и заблещет она!
Светлой радости так бесконечен призракНас манит под холодною мглой,Ты к нему — он шутя убежит от тебя,Ты обманут — он вновь пред тобой!
Лопухин все чаще заговаривал с Екатериной о своих чувствах; возник откуда ни возьмись отвергнутый Головин; приехал из Персии Александр Хвостов. Екатерина заболела, и Александр часто навещал ее, читал ей вслух, подавал лекарства, и Екатерина чувствовала, что он ей большой друг. Потом его отправили в Америку. Перед отъездом он поклялся Екатерине в вечной преданности, и она ему поверила больше, чем другим. И затем, когда она разочаровывалась, или ошибалась, или подмечала пустую похвальбу в своих поклонниках, то мысленно говорила себе: «Хвостов не поступил бы так!»
