Кэтлин Норрис - Чайка
– Что же увидели? – спросил Кент, когда она остановилась.
– Что вы такой человек, с которым можно разговаривать, – заявила Жуанита с торжеством. И торопливо (так как они уже шли мимо корралей и скотных дворов и были недалеко от дома) добавила:
– Мистер Фергюсон, имейте в виду, что вам не дойти теперь в Солито до того, как начнется прилив, разве только вы побежите очень быстро…
– О, я помчусь, как ветер, – заверил Кент, глядя не на дорогу, а на девушку.
– До Солито добрых пять миль! А отлив будет не раньше полуночи.
– Пустяки, мне даже нравится, что придется так бежать. Ну, прощайте, спокойной ночи, – сказал он.
Они стояли так с минуту, улыбаясь друг другу несколько неуверенно. Жуанита смотрела ему прямо в лицо из-под полей своей шляпы и падавших на глаза золотых прядей, а Кент не выпускал руки, которую она подала ему на прощанье. Позади и впереди них ряды темных эвкалиптов, как часовые, стерегли коричневые поля.
– Вам надо повернуть налево и пройти мимо амбаров, – объяснила девушка. – За этим полем есть тропинка, и по ней вы дойдете до самой харчевни. Прощайте!
Кент выпустил, наконец, ее руку, и они еще раз обменялись улыбками раньше, чем он повернулся уходить. Жуанита долго оставалась на месте, следя за ним своими серьезными голубыми глазами.
– Если вода уже достигла харчевни, – сказала она вполголоса себе самой, – то ему придется вернуться обратно.
Коровы, звеня колокольчиками, мыча и толкаясь, прошли мимо нее от холмов. Жуанита, наконец, двинулась к дому. Она видела, проходя, красные огни фонарей внутри большого хлева и слышала пение доивших. Приятный запах парного молока смешивался с запахами соломы и мокрой земли. Жена Антонио жарила лук и томаты, и из открытой двери пахло так вкусно. Было по-осеннему холодно и хмуро. В слабо освещенной хижине Луиза укладывала спать своего младенца, а тепленький комочек сонно протестовал. Уложив его, Луиза унесла маленькую лампочку на кухню. На стене мелькнули красные блики и исчезли, а из окна кухни в мрак раннего осеннего вечера полились лучи света.
ГЛАВА II
Жуанита пересекла наружный двор, где под осыпавшимися перечниками и эвкалиптами голая земля напоминала о топтавшем ее в течение двухсот лет множестве ног.
Отсюда, через низенькие ворота, вы попадали в патио, четырехугольный, согласно испанскому обычаю, внутренний дворик.
Узкий портик, крытый старой вогнутой черепицей и опиравшийся на столбы; серые в сумерках, облупленные стены; в центре дворика – круглый бассейн с фонтанами, вот уже сто лет как высохший. Вянущая герань в больших кувшинах. На перилах балкона висел приготовленный для письма большой пальмовый лист, а на растворенной кухонной двери качались подвешенные красные стручки перца.
В кухне пылал огонь, и в красном его свете торопливо сновали женские фигуры. Там Лола, Лолита и Долорес – мать, дочь и внучка, по обыкновению шумно и безобидно бранились, хлопоча над приготовлением обеда.
– И неужели вы, втроем, не можете приготовить немного чили и супа спокойно, не нарушая всех десяти заповедей? – воскликнула Жуанита по-испански, проходя мимо.
– О Господи, сеньорита, – ласково возразила средняя из трех женщин на том же языке, – тут не в обеде дело; сеньора не ест ничего, а вы, как ребенок, всегда наедаетесь хлеба с вареньем раньше, чем успеешь подать жаркое. Но надо же накормить эту саранчу, которая налетит завтра к Тонио, чума их возьми!
Сочный, низкий голос, в котором не слышалось и тени раздражения или недовольства, еще звучал в ушах Жуаниты, когда она открыла одну из низеньких дверей и вошла в самую большую комнату гасиэнды. В убранстве этой комнаты бросалось в глаза смешение двух стилей: тридцать лет тому назад Мария Кэттер, застенчивая, светловолосая девушка из чопорной семьи пуритан Новой Англии, став женой последнего из Эспиноз, пыталась сделать эту комнату похожей на гостиную своей матери. Продолговатые, неодинаковой формы окна, прорезанные в восемнадцатидюймовой толще стен, были завешены такими же точно аккуратными канифасовыми занавесками, как окна, из которых Мария в детстве смотрела на вязы и снега своей родины. Здесь стояли изящные стулья фирмы «Пемброк» рядом с тяжеловесными стульями домашней работы с сидениями, сплетенными из полос воловьей шкуры, и столы из эвкалипта, которые один из мексиканцев на ранчо много лет назад сделал сам, украсил резьбой и покрасил. Утоптанный земляной пол был покрыт в два слоя пестрыми, дорогими индейскими одеялами, а широкий диван – покрывалом из Навайо. На полках книги современных философов и поэтов, те, которые читает трезво смотрящая на жизнь современная девушка, стояли бок о бок со старыми любимцами: Троллопом, Диккенсом, Левером; Стэнли из неисследованных дебрей Африки и Робертс из Индии встретились здесь под низкой черепичной крышей у туманного берега моря.
В старинных черных кувшинах, в которых некогда хранилось оливковое масло из Испании, теперь красовались яркие хризантемы, очень оживлявшие длинную, немного мрачную комнату.
Но она совсем не казалась мрачной Жуаните, принимавшей все, что ее окружало, с нерассуждающей лояльностью и довольством счастливой юности. Разрушающаяся гасиэнда имела много неудобств – но ведь это был родной дом Жуаниты. В этой немного странной комнате ей была с детства знакома и мила каждая мелочь, и здесь проводила теперь хвои дни ее мать Мария Кэттер-Эспиноза, которую все в их местности называли просто «сеньора».
Ей было теперь лет шестьдесят. Бледное золото волос давно уже превратилось в серебро, а узкое, худое лицо было почти так же мертвенно-бело, как волосы. В этот вечер, как обычно, она сидела в своем старомодном кресле, окруженная плоскими подушками, покрытыми кружевными салфеточками (подушка за спиной, две подушки на подлокотниках кресла), когда Жуанита – воплощение радости и тайны юности – появилась в дверях.
Столик возле кресла сеньоры был уставлен безделушками, рамками, статуэтками, вазами. Эти копившиеся годами старомодные вещицы, большая рабочая лампа с зеленым абажуром, бронзовые часы на камине – все изобличало одинокие и отчаянные усилия женщины из Новой Англии привнести с собой привычную и любимую обстановку в далекий от родных мест дом ее супруга – испанца. Восток продолжал жить в этой комнате рядом с Западом. Над камином, где стояли бронзовые часы, Лолита задрапировала стену испанскими кружевами и ярко-красным миткалем.[1] Лампа стояла на подставке, сплетенной из конского волоса и искусно расшитой красным, серым, золотистым и черным. И тут же, у кресла, где всегда сидела сеньора, стояла безобразная табуретка, сделанная на индейский манер из воловьих черепов и рогов. И Жуанита уселась на нее, предварительно сняв и поставив к себе на колени рабочую корзинку матери.
