Кэтти Эмерсон - Слияние истерзанных сердец
– Твоих лет.
Она сложила письмо и похлопала им по подбородку, не понимая, почему ей так не хочется возвращаться в родные края.
– Тогда ты должна их всех помнить.
Как раз и нет! У Томазины сохранились очень смутные воспоминания о жизни в Кэтшолме, и к тому же безрадостные. Она даже не могла вспомнить, почему обезножела ее мать.
Имя Ричарда Лэтама показалось ей знакомым, но представить его себе она, как ни старалась, не сумела. На память приходили отдельные фрагменты той жизни, когда она была с Лавинией или с Фрэнси. Все остальные обитатели Кэтшолма оставались в тумане, кроме одного.
– Я помню Ника, – сказала она.
Правильно, Ник Кэрриер, сын управляющего. Он был всегда добр к ней. Если Фрэнси иногда снисходила до роли старшей сестры, то Ник с удовольствием играл роль старшего брата.
Джоанна подалась вперед, ожидая новых подробностей, но Томазина, отвлеченная одним ярким воспоминанием, ничего не замечала: Ник Кэрриер когда-то спас ее от петуха, а она ему сказала, что выйдет за него замуж.
Томазина криво усмехнулась. Через несколько лет, еще до отъезда Лавинии с дочерью в Лондон, разбилась ее детская мечта, потому что Ник женился на местной девушке по имени Элис.
– Ты куда поедешь? В Ланкастер или в Йоркшир? – допытывалась Джоанна.
Томазина постаралась забыть о детской обиде. Если Ник Кэрриер не может быть ее мужем, он будет ее другом. Как раз теперь ей больше всего нужен был совет старшего брата.
– Я еду в Ланкастер, Джоанна, – сказала она. – Вернусь в Кэтшолм и исполню последнее желание матушки.
2
Перчатки для жнецов по три пенса за пару! Этого Ричард Лэтам не мог вынести. Он разорвал счет и отослал перчатки обратно.
– Обойдутся и так, – сказал он, когда Ник поинтересовался его решением. – Иначе зачем Господь сотворил мозоли?
– Еще он сотворил волдыри и насекомых, которые сосут кровь.
«Благодаря» Лэтаму трудолюбивые крестьяне будут понапрасну страдать… Однако из собственного опыта ему было известно, что чем дольше он будет его уговаривать, тем меньше добьется толку. За последние три недели все стало еще хуже. Фрэнси Раундли, которая раньше во всем доверялась своему управляющему, теперь лишь повторяла слова будущего зятя. Боясь наговорить лишнего, Ник пошел к двери и услышал за спиной смех Лэтама. От злости Ник чуть не побежал к воротам и вдруг остановился как вкопанный при виде женщины и мальчишки, беседовавших о чем-то с привратником. Он сразу же забыл о Лэтаме.
– Миссис Стрэнджейс…
Он даже сам не понял, что произнес эти два слова вслух, пока женщина не обернулась. Синие глаза Лавинии Стрэнджейс смотрели на него, не отрываясь.
– Ник?
Ник удивился ее вопросу и повнимательнее посмотрел на нее. Длинные черные волосы свободно падали ей на спину из-под шляпы.
– Ник, – повторила она на сей раз утвердительно, и печаль в се голосе произвела на него не меньшее впечатление, чем ласка любимой женщины. – Вы меня помните? Я – Томазина.
Томазина.
«Значит, она не Лавиния, а дочь Лавинии…»
– Зачем ты вернулась?
Его вопрос смутил ее, и она остановилась, хотя уже было двинулась к воротам. Мальчишка тоже остановился. А он стоял и не мог отвести от нее глаз. Предвкушая развлечение, привратник подошел поближе, чтобы ничего не упустить.
Томазина выпрямилась и смело посмотрела в глаза Нику, но ей не понравилось их выражение. Однако она тоже была упрямой и, сверкнув синими глазами, сказала:
– Я выполняю последнюю волю моей матери.
Значит, она умерла.
Ник почувствовал облегчение и досаду одновременно. Даже из могилы Лавиния Стрэнджейс пытается повелевать им: она прислала сюда дочь, чтобы та мучила и искушала его.
– Вы остаетесь, мисс? – спросил мальчишка.
Томазина освободила его от ноши и дала монетку. Лицо мальчишки озарилось счастливой улыбкой. Томазина улыбнулась ему в ответ, но от ее улыбки не осталось и следа, стоило ей повернуться к Нику Кэрриеру.
Она была точной копией своей матери – такая же высокая, стройная и грациозная. И Ник никак не мог избавиться от ощущения, что Лавиния каким-то колдовством вернула себе юность и красоту. Да нет, напомнил себе Ник, она же уехала отсюда беспомощной калекой, когда Томазина была еще совсем девчонкой!
Но Томазина Стрэнджейс уже не ребенок. Запыленная с дороги, одетая в простое траурное платье, она ни в коем случае не должна была обращаться к нему, но она обратилась. Ник окинул взглядом ее высокую грудь и тонкую талию и с иронической улыбкой укорил себя за свои мысли.
Это не Лавиния Стрэнджейс, а дочь Лавинии… Ник знал: ему потребуется много времени, чтобы осознать этот факт.
– Я долго ехала, – сказала Томазина.
– Никто здесь тебя не ждал.
Хотя Томазину больно задела его враждебность, ей не потребовалось много времени, чтобы взять себя в руки. Вздернув подбородок, как это делала ее мать, она спросила:
– Где твой отец? Управляющий Кэтшолма меня не прогонит.
– Мой отец давно умер, и теперь я здесь управляющий.
Сочувствуя ему, Томазина положила руку ему на плечо.
Ее прикосновение обожгло его пламенем, хотя она была в перчатке, а он – в рубашке. Огонь побежал по его жилам, но когда он заговорил, тон у него был ледяной как февральская ночь.
– Томазина, тебе надо было остаться в Лондоне.
Она сняла руку, и пальцы сжала в кулак.
– Разве здесь не следуют обычаю давать кров путешественникам? Даже чужие люди надеются получить кровать.
– Только не бродяги и не цыгане.
– Я – ни то, ни другое.
– Женщина, путешествующая в одиночестве?
Он усмехнулся, как бы договаривая остальное, и смерил ее взглядом, словно оценивая ее женские прелести, унаследованные от Лавинии.
– С какой стати ты меня обижаешь?
Разозлившись, Томазина с гордо поднятой головой зашагала к воротам.
Ник догнал ее.
– Миссис Раундли на верхней веранде, – сказал он, беря у нее саквояжи. – Если ты хочешь с ней поговорить, я тебя провожу.
Томазина старалась одолеть страх, следуя за Ником через огромный холл и вверх по винтовой лестнице. Она никак не ожидала от него такой встречи, отчего ее страх лишь усилился. Еще не начиная своего путешествия, она знала, что в ее воспоминаниях много провалов, а теперь ей пришло в голову, что они имеют какой-нибудь ужасный смысл.
Она и ее мать были счастливы в Кэтшолме. Разве нет?
На верхней веранде сидели в кружок четыре женщины: две благородные дамы за вышиванием и две, по-видимому, служанки – юная утомленная девица в простеньком платье и старуха в черном. Все они молчали.
Фрэнси Раундли была все такой же маленькой и толстой, какой запомнила ее Томазина, разве лишь ссутулилась, чего не было девять лет назад. Она наклонилась над какой-то тонкой работой, размышляя над рисунком из черного шелка и золота по кремовому полотну, и ничего не замечала вокруг.
