Джудит Тарр - Дочь орла
Феофано всхлипнула, и Аспасия обняла ее.
— Тише, — говорила она, успокаивая девушку, — тише. — Но сердце ее похолодело от ужаса. При императоре Никифоре Фоке она жила в безопасности. Никифор — человек суровый, но честный, он любит Деметрия, своего двоюродного брата. Он прислал недавно в подарок шитый шелк на крестильную рубашку для ребенка. Иоанн не суров, но он коварен. И он честолюбив и тщеславен. В нем столько честолюбия! Как раз столько, чтобы не вспомнить о тех, кого он затопчет по пути к трону. Деметрий для него соперник, угроза. Ведь его жена — она, Аспасия Багрянородная, родившаяся в Пурпурной комнате дочь правившего императора, — его жена, рожденная быть императрицей, дает Деметрию бесспорное право на трон. Если он захочет! А кто поверит, что не захочет?
— Ты пыталась предупредить императора? — спросила Аспасия так спокойно, что сама удивилась.
Феофано легким движением освободилась, выпрямилась, и ее лицо стало безмятежно и непроницаемо. Аспасия узнала это царственное самообладание, и ей стало страшно.
— Я не могу сказать ему. Что бы она ни делала, она моя мать.
— Но ведь другие тоже должны знать…
— Все знают, — отвечала Феофано. — Император предпочитает быть слепым и глухим. Он не понимает намеков. А если понимает, то смеется в ответ. Или произносит проповеди о грехах ревности и клеветы. Он слеп и глух.
— Как все стареющие мужчины, у которых молодые и красивые жены.
— И поэтому он умрет.
Аспасия перекрестилась:
— Господь спасет его. — Всей душой она надеялась на это.
Феофано ушла. Аспасия снова легла в постель, которую уже стала ненавидеть. Сейчас ей было не до этого.
Она все еще была погружена в тяжелые размышления, когда пришел Деметрий. Он принес с собой дыхание свежего воздуха и медовые сладости для нее. Он не мог остаться надолго.
— Я должен сегодня обедать у императора, — сказал он. Наверное, он был единственным в мире человеком, который мог сказать это так — без раболепства и хвастовства. — Но как мне хотелось бы побыть с тобой! Я постараюсь скоро вернуться. Видит Бог, мне необходимо идти, хотя и не хочется.
Она засмеялась и привлекла его к себе. Он всегда был худым: весь из костей и углов и только в последнее время стал немного полнеть. «За компанию со мной», — шутила она.
Еще недавно он схватил бы ее в объятия и целовал до умопомрачения, но сейчас он ограничился осторожным объятием и пылким взглядом:
— Разве можно так безжалостно дразнить отца своего ребенка?
— Мать твоего ребенка рада хоть какому развлечению, — прежде чем он успел ответить, она приложила пальчик к его губам. — Ты должен идти на обед, Деметрий. И ты должен там сделать что-то важное.
И она рассказала ему все, что узнала у Феофано. Вначале он пытался перебить ее, но потом умолк, сжав губы. Когда она закончила свой рассказ, брови сошлись над его обычно ласковыми карими глазами. Они не были сейчас ласковыми:
— Черт бы побрал эту девчонку!
— Так ты знал?!
— Да, знал, — он еще сильнее нахмурился. — Но я надеялся, что ты ничего не узнаешь. Теперь ты понимаешь, зачем этот обед. Попытка открыть ему глаза.
— Тогда иди! — сказала Аспасия. — Поспеши. — Она приподнялась и легонько оттолкнула его.
Он встал, не отпуская ее рук, сжимая эти маленькие нежные ладони в своих, больших и жестких.
— Ты не должна волноваться, — попросил он. — Конечно, император — это важно. Но ты, моя обожаемая жена, ты и наш ребенок для меня дороже всего в мире. Ты должна успокоиться.
— Со мной все в порядке, — заверила она.
Он хотел верить в это. Он поцеловал ее — пожалуй, слишком страстно для ее шестого месяца беременности — и пошел к императору.
Аспасия пробуждалась от тяжелой дремоты. Было тихо, только ветер завывал за окнами. Эта тишина была невыносима для ее напряженных нервов. Она с трудом удержалась, чтобы не встать. В этом безмолвии было что-то зловещее.
Она едва не вскрикнула, когда бесшумно отворилась дверь. Деметрий в придворных одеждах, сверкавших в свете ночника, показался ей чужим и далеким, как образ святого в храме. Он улыбнулся ей, и впечатление исчезло. Святые не улыбаются, а его улыбка была улыбкой счастливого мужчины, который, наконец, вернулся домой, к своей женщине, беременной его ребенком. Борясь со слабостью своего тела, она приподнялась на подушках.
— Говори, — сказала она.
Его улыбка погасла. Он подошел, опустился рядом и сжал голову в ладонях, машинально теребя остатки волос. Она готова была ударить его, чтобы прервать невыносимое молчание.
— Говори, — повторила она. — Что там случилось?
— Ничего, — ответил он. — Ничего не случилось, хотя казалось, вот-вот что-то произойдет. Император получил письмо, видимо, от одного из священников. В нем сообщалось, что сегодня ночью его собираются убить, что императрица участвует в заговоре и скрывает убийц в своих покоях. Император вынужден был что-то делать. И он послал Михаила, своего управляющего, на половину императрицы, чтобы все проверить, но Михаил не обнаружил ничего подозрительного. Тогда император засмеялся. «Кто-то любит дурацкие шутки», — сказал он. Мы еще немного посидели, и император отпустил нас. Правда, обещал удвоить караул в своих покоях. Ну что было делать?
— Ничего, — сказала Аспасия с горечью. Она крепко сжала его руку. — Останься со мной, — попросила она.
Он колебался.
— Но врачи… — начал он, — и слуги… — И вдруг решительно тряхнул головой. — Какое им дело!
Он сбросил одежду и лег рядом. Она прильнула к нему всем своим располневшим, неуклюжим телом, наслаждаясь знакомым теплом и покоем. От него пахло вином и миром. Прижавшись к нему, она страстно желала, чтобы эта ночь прошла и унесла с собой охвативший ее страх.
Такой ночи с сотворения мира не бывало, и Бог не допустит, чтобы такое повторилось. На глазах всех, кто хотел видеть, пустой флирт и бездумное кокетство, которые можно было порицать лишь за легкомыслие, превратились в адские, чудовищные страсти. Зловеще и неотвратимо надвигались страшные деяния.
Царица поднялась в покои императора, как она это делала каждую ночь. С ней не было никакого оружия, кроме ее красоты. Она сказала своему повелителю, что отпустит гостей и вернется. Она попросила его не запирать дверей.
Он доверял ей беззаветно, и она это знала. Он забыл или не захотел помнить, что приказал удвоить стражу. Разве он мог подумать, что она способна предать его? Возможно, она и не любила его со всем пылом молодости, но любовь — не роскошь для императоров. Она была его супругой и госпожой, и она уверяла его, что он привлекателен, хоть и не молод.
