Элизабет Чедвик - Летняя королева
– Что же будет с нами? – Она постаралась говорить как взрослый практичный человек, хотя голос ее все-таки дрогнул.
Жоффруа сомкнул ее пальцы, заставив зажать перстень в кулаке.
– Не волнуйся, о вас позаботятся. Отец оставил вам надежное обеспечение в своем завещании.
Он хотел ласково обнять девочку, но та отпрянула, решительно вздернув подбородок:
– Я не ребенок.
Архиепископ опустил руки.
– Но ты еще так молода, – ответил он. – Твоя сестра… – Он бросил взгляд на компанию женщин.
– Я сама скажу Петронилле, – решительно заявила девушка. – И никто другой.
Он покорно согласился, хотя тревога не покидала его.
– Как пожелаешь, дочь моя.
Они вернулись к женщинам. Как только дамы отвесили поклоны архиепископу, Алиенора отпустила их, а сама села рядом с сестрой.
– Смотри, что я вышила! – Петронилла продемонстрировала платок, над которым трудилась. Один уголок был сплошь покрыт белыми ромашками с золотыми серединками. Карие глаза девчушки так и сияли. – Я подарю его папе, когда он вернется домой!
Алиенора прикусила губу.
– Петра, – начала она, обняв сестру за плечи, – я должна тебе что-то сказать.
Глава 3
Замок в Бетизи, Франция, май 1137 года
Людовика оторвали от молитв, позвав к отцу. Он направился в верхние покои замка и вошел в комнату больного. Широко распахнутые ставни впускали легкий ветерок, открывая взору две одинаковые арки голубого весеннего неба. На всех столах курились чаши с ладаном, но это почти не избавляло от зловония разлагающегося тела. Людовик сглотнул подступившую горечь и опустился на колени перед кроватью в знак почтения. Его чуть не передернуло, когда отцовская рука коснулась макушки, даря благословение.
– Поднимись. – Голос короля хрипел от мокроты. – Дай на тебя посмотреть.
Людовик изо всех сил старался скрыть тревогу. Отец хоть и превратился в раздутую развалину, но взгляд бледно-голубых глаз свидетельствовал, что в умирающей плоти по-прежнему заточен ум и воля превосходного охотника, воина и короля. Людовик всегда выпускал колючки в присутствии отца. Он был вторым сыном, ему предстояла карьера на церковном поприще, но, когда его старший брат погиб, упав с лошади, его оторвали от занятий в Сен-Дени и объявили наследником королевства. Такова была воля Божья, и молодой человек сознавал, что он должен служить, как того пожелал Господь, но это был не его выбор – и, безусловно, не выбор его родителей.
Мать стояла у балдахина справа от кровати, сложив руки перед собой и поджав губы с привычным выражением – мол, она знает, как лучше, а он не знает ничего. Слева от ложа расположились ближайшие советники отца, включая братьев матери Гильома и Амадея. При виде Тибо, графа Блуа, дурные предчувствия Людовика усилились.
Отец фыркнул, словно лошадник, не совсем довольный предложенным товаром, но понимающий, что другого животного не будет.
– У меня есть поручение, которое сделает из тебя мужчину, – просипел он.
– Да, сир. – Горло Людовика сжалось, и он пискнул, выдав волнение.
– Это касается брачного обета. Сугерий[4] просветит тебя. Дыхания ему хватит, к тому же он любит звучание собственного голоса.
Отец махнул рукой, и от группы отделился маленький аббат из Сен-Дени с беличьими глазками. Держа свиток тонкими пальцами, он всем своим видом показывал, что недоволен вступительным словом короля.
Молодой Людовик заморгал. «Брачный обет»?
– Сир, у нас для вас большая и важная новость, – медоточивым голосом заговорил Сугерий, стараясь казаться искренним. Он был одним из ближайших доверенных лиц короля, а заодно наставником и воспитателем молодого Людовика. Ученик любил его так же сильно, как не любил родного отца, поскольку Сугерий помогал ему понять этот мир и осознать собственные нужды. – Гильом Аквитанский умер во время паломничества в Компостелу, да простит ему Господь все его прегрешения. – Сугерий осенил себя крестом. – Перед тем как отправиться в путь, он отослал во Францию свое завещание, обратившись с просьбой к вашему отцу позаботиться о его дочерях в случае его кончины. Старшей исполнилось тринадцать, она достигла того возраста, когда можно заключать брак, а младшей – одиннадцать лет.
Отец Людовика попытался сесть в горе подушек и валиков, поддерживавших рыхлый торс.
– Мы должны ухватиться за эту возможность, – выдавил он. – Аквитания и Пуату увеличат наши земли и престиж в сотни раз. Нельзя допустить, чтобы они достались другим. Жоффруа Анжуйский, например, с радостью отхватит себе герцогство, женив своего сына на старшей из девочек, а этого не должно случиться. – От усилий, потраченных на речь, он побагровел и, стараясь отдышаться, махнул рукой Сугерию, чтобы тот продолжал.
Аббат прокашлялся.
– Ваш отец желает, чтобы вы отвели армию в Бордо, укрепились в этом районе и женились на старшей девочке. В настоящее время она находится под охраной в замке Омбриер и архиепископ ожидает вашего прибытия.
Людовик покачнулся, словно получив удар в живот. Он знал: однажды придется жениться и зачать наследника, но полагал, что этот малоприятный долг ожидает его в далеком будущем. А теперь ему говорят, что он должен уехать и сделать это с той, которую ни разу не видел, родом из тех мест, где люди весьма развязны, как известно, и любят предаваться удовольствиям.
– Я прослежу, чтобы девушки получили достойное, с нашей точки зрения, образование, – подключилась к разговору его матушка. – Они много лет не знают материнской заботы, так что наставление и должное руководство пойдут им лишь на пользу.
Вперед вышел коннетабль его отца Рауль де Вермандуа[5]:
– Сир, я немедленно начну подготовку к отъезду.
Он был еще одним доверенным советником, а кроме того, приходился Людовику двоюродным братом. Кожаная повязка скрывала пустую глазницу: глаза он лишился в ходе осады восемь лет назад. На бранном поле он был надежной боевой лошадкой, а в мирное время – элегантным и обаятельным придворным, которого высоко ценили дамы. Повязка на глазу лишь прибавляла его шансы там, где речь шла о женщинах.
– Поспеши, Рауль, – велел король. – Важен каждый час. – Он предостерегающе поднял палец. – Пусть это будет роскошный и почетный кортеж. Жители Пуатье любят такие вещи, а мы должны любой ценой сохранить их доброе отношение. Нацепите флаги на копья и ленточки на свои шлемы. Пусть видят, что вы едете с дарами, а не с обнаженными мечами.
– Сир, предоставьте это мне.
Де Вермандуа с поклоном вышел из комнаты, его великолепный плащ развевался за спиной, как парус.
