Донна Гиллеспи - Несущая свет. Том 2
Хорошенько подкрепившись, Домициан вскоре уже совершенно забыл о дерзости Юлиана и, казалось, наконец вспомнил, зачем он собрал гостей. Император положил свою властную руку на плечо Марка Юлиана и бросил на него благосклонный взгляд, полный гордости и отеческой заботы, при этом его глаза уже затуманились, и взгляд начал уже как бы растворяться в вине, теряя свою сосредоточенность.
— Друзья! — провозгласил Домициан звучным голосом, призывающим всех ко вниманию. Стол Императора был помещен на невысокий подиум, поэтому все собравшиеся могли хорошо видеть его, хотя не все разбирали произнесенные им слова, — давайте поднимем чаши за этого человека, которого мы чествуем сегодня и ради которого собрались на этот пир.
Марк Юлиан насторожился, полный тревожного ожидания. Все гости послушно прекратили жевать и повернули головы в сторону Императорского стола.
— Я хочу, чтобы вы все знали — этот человек первый среди моих друзей, и я в своем правлении намерен прежде всего опираться на его мудрость, прислушиваясь к его советам, — время от времени Домициан вставлял греческие слова в свою речь, демонстрируя окружающим свою образованность. Правда, Марк Юлиан и Сатурнин делали неимоверные усилия над собой, чтобы не взвыть в конце концов, когда он в очередной раз сделал грубую ошибку в произношении иностранного слова, доказывая тем самым свою полную невежественность: слишком поздно занялся он изучением греческого языка и слишком плохо усвоил его.
— Он не позволяет мне оказать ему обычные почести из-за своей скромности, поэтому я решил воздать ему хотя бы эту дань, устроив пир в его честь. Это не просто удивительно образованный человек, но это человек, принадлежащий к исключительно редкой породе людей, говорящих правду в глаза властителям.
Марк Юлиан бросил быстрый взгляд на членов Императорского Совета, чтобы увидеть их реакцию на эти слова Императора. Большинство из них располагалось за вторым столом справа от главного стола. Среди них был старый враг Юлиана, Вейенто, во взгляде которого Марк Юлиан всегда встречал сдержанную ненависть, и выкормыш Вейенто, Сенатор Монтан, встретивший его взгляд своим мутным туманным взором заплывших глаз, у него были жирные поросячьи щеки от постоянного переедания, в руках он держал обгрызанную перепелиную ножку, оставшуюся еще от предыдущего блюда.
— Он не дал мне назначить его Консулом, — продолжал Домициан нараспев торжественным голосом и коротко глянул на Юлиана, который явственно прочитал в этом взгляде: «Прими мои дары и благодеяния и веди себя хорошо, если ты действительно умный человек, тогда между нами не возникнет никаких недоразумений». — И тем не менее он все же согласился войти в мой Верховный Совет — и я хочу, чтобы все знали: он будет там первым среди равных! Давайте же выпьем за благополучие моего большого доброго друга, Марка Аррия Юлиана.
Все с видимым удовольствием подняли свои чаши, все, кроме Вейенто, на лице которого сквозь его обычную маску сдержанной вежливости проступило выражение угрюмого ожесточения, и он демонстративно не притронулся к вину. Марк Юлиан догадался о причинах негодования Сенатора: Вейенто свято верил в то, что его самого провозгласят Первым Советником. Его подручный Монтан потянулся было к своей чаше с вином, но Вейенто остановил его взглядом, похожим на удар кинжала. Домициан предпочел сделать вид, что не замечает ничего этого.
Юнилла выпила свою чашу, нарочно пустив струйку темного вина из уголка губ, так что она, словно струйка крови из разбитого рта, побежала по ее подбородку. Не делая ни малейшей попытки утереть губы, она многозначительно взглянула на Марка Юлиана, чуть заметная улыбка кривила ее уста. В этот момент она напоминала маленького хищного зверька, который только что сожрал свою жертву. Марк Юлиан осознал в этот момент, что Юнилла затеяла какую-то новую коварную интригу, имеющую целью погубить его. Чем больше почестей оказывалось ему, тем большую обиду она ощущала, поскольку считала его своей собственностью. Марк Юлиан давно уже заметил отсутствие логики в такой позиции, ее противоречивость: если бы Юнилле удалось погубить его — чего она собственно добивалась — это не принесло бы ей по существу никакого удовольствия, поскольку сделало бы невозможным восстановление их брачного союза, к чему она прежде всего и стремилась.
Когда в пиршественной зале вновь послышалось жужжание множества голосов гостей, ведущих между собой разговоры, Домициан обратился к Марку Юлиану дружеским тоном:
— Ну, вот мы с тобой и победили! Вспомни, как мы хотели переделать мир на свой лад, когда учились в школах и академиях! Теперь мы можем преобразовать его так, как мечтали! Свет и познание одержали победу в тот миг, когда мы пришли с тобой к власти! Но скажи мне честно, Марк, ведь ты не верил в то, что так действительно произойдет? — и Домициан шутливо пырнул его в грудь ложечкой. — Я настаиваю, признайся мне как друг, а не как подданный!
Марк Юлиан улыбнулся, а затем произнес осторожно, но твердо:
— Боюсь, мой господин, свет и познание до сих пор все еще не одержали своей победы.
На широком лице Домициана, похожем на расплывшееся лицо Аполлона, отразилось выражение растерянности. Но он сумел скрыть свои чувства и снова вернулся к доверительному восторженному тону. — Так значит… значит, тучи заволокли наш небосклон, что же я на этот раз сделал такого? Чем заслужил твое неодобрение?
Марк Юлиан почувствовал в его словах подлинную озабоченность и подумал: «Слава богам, он все еще нуждается в моем благорасположении и одобрении своих действий». Но прежде чем он смог что-либо ответить, Домициан заговорил вновь:
— Я знаю, мой друг, что ты долго колебался, прежде чем согласиться пойти ко мне на службу. Это очень огорчает меня, очень огорчает…
— Мне необходимо было… многое взвесить.
В глазах Домициана загорелся воинственный огонек.
— Многое — или все же только одно?
Он уставился в лицо Марку Юлиану, как бы пытаясь разгадать его, словно это была загадочная криптограмма. Марк понял, что Домициан хочет проникнуть в его тайные намерения и мысли относительно кольца Императора. Домициан подошел вплотную к опасной черте — еще немного и с его губ сорвались бы роковые слова; роковой вопрос давно мучил его, он рвался наружу из его груди, но все же Домициан подавил в себе желание задавать этот вопрос, потому что хорошо знал, какие последствия он повлечет за собой. Если он прямо спросит Марка Юлиана, то у того будет только один выход — так же прямо обвинить его, Домициана, в убийстве брата, что в свою очередь приведет к необходимости выдвинуть против самого Марка Юлиана обвинения в измене.
