Анри де Ренье - Полуночная свадьба
Вид г-жи Бриньян привел ле Ардуа в хорошее настроение. Превосходная женщина пришла в восторг от новости и воскликнула:
— Ах, мой милый ле Ардуа, как прекрасно, как это хорошо! Я думаю, теперь Франсуаза не станет больше сердиться на меня и будет любезна с бедным Антуаном. Он такой милый!
Де Пюифон скромно стоял в стороне. Он не сомневался, что после исполнения своих семейных обязанностей г-жа Бриньян возвратится к нему, а он терпеливо ее подождет, готовясь тем временем к предстоящему экзамену.
Ле Ардуа пригласил в тот же вечер г-жу Бриньян и Франсуазу на обед в ресторан, и ему стоило некоторого труда удержаться, чтобы не пригласить де Пюифона. Франсуаза сидела молча и задумчиво перебирала кисти на скатерти. Ле Ардуа выглядел веселым и оставался таким все последующие дни. Он испытывал счастье, внеся, как он говорил, порядок в свои мысли, что он ценил больше всего на свете и о чем постоянно заботился. Он хвастал тем, что хорошо знает себя, считая, что порядок — лучшее средство двигаться в жизни с уверенностью и точностью. В течение нескольких месяцев Франсуаза вносила в его душу смущение. Он страдал от неопределенности. Теперь он снова стал тем Филиппом, которого всегда знала девица де Клере, сердечным, веселым, заботливым, довольным жизнью и самим собой.
Однажды утром, придя обедать на улицу Вильжюст, он застал Франсуазу в маленькой гостиной.
— Вы опоздали, Филипп, — нежно упрекнула она его, показывая на стрелки маленьких, оправленных в кожу часов. — Откуда вы?
Взволнованные и радостный, Филипп объяснил причину своей задержки.
— Я был в тире. — Ле Ардуа любил пистолет и его строгую точность. — Слушайте, Франсуаза, в тире я впервые заметил, что… — Он задумчиво помолчал. — Уже довольно давно со мной случилось нечто неожиданное. Когда я взял пистолет из рук заряжавшего служителя, то почувствовал, что сознание мое заполняет посторонняя мысль, чего никогда со мной не бывало. Вместо того чтобы видеть мишень, я увидел во вспышке выстрела ваше лицо. Я закрыл глаза. Передо мной оставался только маленький кусок белого картона, который моя пуля пробила в точке, куда я целил. Случившееся пролило мне свет на многое… — Он взял розу из чудесного букета, стоявшего на столе, и воткнул ее себе в петличку. — Кто вам подарил такие прекрасные цветы, Франсуаза?
Из деликатности, чтобы не напоминать девице де Клере о своем богатстве, он посылал ей только самые скромные и самые обыкновенные корзины. Он угадывал, что ее нужно успокоить и излечить от внутренней тревоги и испуга. Он не дарил ей ни бриллиантов, ни драгоценностей. Он только переделал по ее пальцу кольцо с большим темным сапфиром. Оказалось, что розы прислала г-жа де Бокенкур, одна из первых поздравившая девицу де Клере. Франсуаза заметила ее печаль, беспокойство и покрасневшие глаза. Ее красота поникла. Г-жа Потроне, находившаяся у Франсуазы одновременно с ней, поразилась странностью ее вида. Г-жа де Гюшлу пришла вслед за почтенным г-ном Барагоном, который, входя, чуть не растянулся, так как наступил на развязавшийся шнурок башмака. Явился и Дюмон. Он чуял, что тут пахнет «хорошо оплаченным портретом». Буапрео воздержался от личного визита и поздравил письменно. Баронесса де Витри прислала очень сладенькую записочку. Она выражала надежду, что ее дорогая Викторина тоже встретит кого-нибудь достойного ее. Заканчивала она напоминанием, что Гранмон находится совсем недалеко от Витри.
Девица де Клере шла к алтарю, опираясь на руку старика дяди Палеструа, приехавшего по такому случаю из своей провинциальной глуши, а Филипп ле Ардуа подал руку г-же Бриньян, которая перестала окрашивать в золото свои волосы. Они приняли у нее натуральный пепельно-белокурый вид с пробивающимися в них несколькими белыми нитями. Де Пюифон сам посоветовал ей такое нововведение, находя, что тогда его любовница приобретет сдержанную и серьезную прелесть, более подходящую к его дипломатическому достоинству. Девица де Клере под вуалью преклонила колени на скамеечку красного бархата. Церковный сторож концом своей трости с серебряным набалдашником поправил складки ее шелкового платья на ковре. Ле Ардуа смотрел на зажженные свечи и думал, что было бы занятно тушить их быстрыми и меткими пулями пистолета. В церковь пришла многочисленная публика. Играл орган, аккомпанируя стройным голосам детского хора.
Месса уже началась, когда в церковь вошел художник Дюмон. Он остановился на мгновение, чтобы вытереть лоб. Было жарко. По его лицу можно сказать, что он знал какую-то новость, которая готова в любой момент выскочить из него. На сей раз он располагал не одной из тех язвительных сплетен, которую обыкновенно носил в своей голове. У него появилось кое-что получше. Он стал обладателем не наполовину им сочиненного слуха, а настоящего скандала, еще неоглашенного, но достоверного, ошеломляющего и неожиданного. Он заранее наслаждался им. Он смаковал его. И он не замедлил швырнуть его всем. Сев подле князя де Пранцига, он зашептал ему на ухо, поясняя жестами.
Князь выслушал внимательно и раскрыл рот от изумления, затем в свою очередь наклонился к соседу де ла Вильбукару и поделился с ним секретом. Последний передал его г-ну Барагону. Новость бежала от человека к человеку, распространялась по рядам, подвигалась вперед, ширилась, повторялась, подхватывалась и передавалась дальше. Обойдя всех, она вернулась назад. Пущенная одним, она сделалась общим достоянием, завладела церковью целиком! Теперь все знали неправдоподобную, но истинную историю, принесенную Дюмоном. Она вертелась на шушукающих языках и жужжала в изумленных ушах. Дюмон узнал ее от Эрнеста, дворецкого баронессы де Витри. Викторина де Витри, барышня, получившая лучшее воспитание во Франции, сбежала с маркизом де Бокенкуром. Перед побегом она оставила матери грубое и полное непристойностей письмо, которое старая дама, растерянная и потрясенная, читала и перечитывала, плохо понимая его, потому что в нем встречались слова, которых она никогда не слышала и предполагаемый смысл которых вызывал краску на ее облупившихся щеках. Так завершилось прекрасное воспитание, данное де Витри своей дочери, и исполнилась мечта толстого Бокенкура жениться на богатой невесте. Все понимали, что их, конечно, придется поженить, чтобы замять громкий скандал, разразившийся в обществе.
Поскольку внимание общества переключилось на новые события, они избавили ле Ардуа и Франсуазу от недоброжелательных замечаний, которые присутствующие отпускают обыкновенно во время свадебного церемониала. Тем более их свадьба давала много поводов для подобных замечаний, ибо нарушала принятые нормы, в силу которых мужчины и женщины чаще всего соединяют свои жизни не столько по сердечному влечению, сколько по расчету. Даже тем, кто отрицал бескорыстие их союза, приходилось согласиться, что если девица де Клере пожелала сделать выгодное дело, она его сделала, что всегда неприятно сознавать. Если же ле Ардуа дал увлечь себя случайному капризу, то он получал по крайней мере наслаждение, по части которого мужчины всегда завидуют друг другу и за которое они всегда затаивают злобу к тем, на чью долю оно выпадает. Филипп и Франсуаза в достаточной мере испытали настроение враждебности вереницы поздравляющих, когда открылись двери ризницы.
