Мишель Яффе - Звездочет
Руки Бьянки по-прежнему обвивали его шею, но Йен не мог взглянуть ей в глаза и внутренне напрягся, когда она спросила:
— Как же вы оказались в Мессине?
— Не помню. Я не помню ничего после того, как сразил второго разбойника. Скорее всего я потерял сознание от удара. Но вы же знаете, что говорят про трусов: у них всегда наготове объяснение. Когда я открыл глаза, надо мной стоял Джорджо и мы уже были на корабле. Это он рассказал мне, что меня нашли в переулке на заднем дворе таверны. Джорджо попытался навести справки, но никто не знал, как я там оказался.
— А как же Моргана? — Йен даже не предполагал, каких усилий стоило Бьянке задать этот вопрос. — Вы сказали, что у вас не было человека ближе, чем Кристиан. Но Моргана тоже была близка вам. Она жила здесь.
— Когда я вернулся домой, она уже знала о смерти Кристиана. Она видела, как мне тяжело, и попросила рассказать о том, что случилось. Я рассказал ей все без утайки, в мельчайших подробностях. Она выслушала меня, а потом ушла, — ответил Йен и мысленно добавил: «Как уйдете и вы». Наконец он нашел в себе силы обернуться к Бьянке. — Но прежде чем уйти, она назвала меня трусом, недостойным любви, добавив, что давно предполагала это, но теперь получила неопровержимые доказательства. Она сказала, что я никогда не мог бы сделать ее счастливой, что ребенок, которого она носит под сердцем, не мой, что я никогда не удовлетворял ее и что в постели был жалким, вздорным, эгоистичным мальчишкой. Презренный трус с мелочной душонкой. Я рассказываю вам об этом так подробно, чтобы вы не трудились повторять единожды сказанное.
Йен отвернулся, втайне надеясь, что она ничего не ответит, но Бьянка не могла удержаться.
— Не беспокойтесь, милорд. Я никогда не назову вас трусом. Возможно, вы раздражительны, упрямы, даже толстокожи, но не трусливы.
Она издевается над ним. Он открыл ей свою душу, а она насмехается! Он в ярости обернулся к ней, готовый обрушить на нее поток брани. Но жестокие слова встали у него поперек горла, когда он взглянул ей в глаза. В них дрожали слезы.
— И еще самонадеянны и противоречивы, — продолжала она, а по щеке у нее медленно скатывались слезинки. — Но вы также обаятельны, талантливы, великолепны и восхитительны. Продолжать?
Йен не поверил ей, поэтому отрицательно покачал головой, но вдруг передумал и недоверчиво спросил:
— А что, есть еще что-нибудь?
— Да, кое-какие мелочи. — Бьянка взглянула на него и рассмеялась. — Умны, отважны и смелы. Очень смелы. К тому же вы… милый. — Она хотела употребить другое слово, но сочла это более безопасным.
Йен с минуту молча и пристально разглядывал ее, затем провел указательным пальцем по еле заметному, почти высохшему следу слезинки на щеке. Он нагнулся и поцеловал ее в ключицу — именно здесь капля соленой влаги закончила свой путь, — после чего снова склонил голову ей на грудь.
— Вы действительно считаете меня обаятельным?
— Да, милорд. Я действительно так считаю.
— И притягательным?
— Не помню, чтобы я в числе прочего назвала вас притягательным, — игриво отозвалась Бьянка.
— Значит, вы не считаете меня таковым, — обиженно констатировал он.
— Милорд, я полагаю, что во всей Европе не сыщется женщины, которая не сочла бы вас притягательным. Ну, вы довольны?
Йен кивнул, хотя ее ответ устроил его не вполне. Какое ему дело до всех прочих женщин в Европе?
— Вы сказали, что я смел и отважен. Вы действительно так думаете?
— Скажите, милорд, вы знаете многих мужчин, которые не побоялись бы обручиться с возможной убийцей?
Йен признал, что она права, хотя никаких опасений она ему не внушала.
— Если честно, милорд, после вашей исповеди я считаю вас еще более отважным.
Йену нужно было время, чтобы осмыслить это заявление.
— Вы не похожи на других женщин, — заключил он наконец.
— Я долго ждала, пока вы поймете это, милорд, — тяжело вздохнула Бьянка.
— Йен, — поправил ее он.
— Йен, — повторила она.
— Поцелуй меня, — попросил он.
— Поцелуй меня, — эхом отозвалась она.
Глава 20
Йен был как никогда доволен собой. Его ранняя поездка к Риальто оправдала его надежды, он нашел именно то, что искал. Граф вынужден был признать, хотя и неохотно, что его ощущение благополучия вызвано не столько удачной деловой поездкой, сколько тем, что Бьянка неоднократно за сегодняшнее утро назвала его милым. И это несмотря на то, что она теперь знала его страшную тайну.
Однако Йен решил, что, несмотря ни на что, не изменит своего поведения, чтобы не выглядеть по-дурацки, если окажется, что она лжет. Ведь она по-прежнему оставалась подозреваемой в убийстве — да и в любом случае хитроумия и коварства ей не занимать. Поэтому когда раздался стук в дверь, Йен пригласил войти своим обычным тоном и поспешил придать лицу традиционно бесстрастное и вместе с тем решительное выражение. Ему стоило труда не приветствовать Джорджо и братьев Арборетти с радушием, на которое он был настроен, и не поделиться с ними тайной. Он предпочел держаться как ни в чем не бывало.
Ему удалось убедительно сыграть себя прежнего, надменного и неприступного.
Пока слуги шеренгой вносили стулья и прохладительные напитки, Арборетти не сводили пристального, пытливого взгляда с Йена, но стоило всем рассесться по местам, как все переключили внимание на Себастьяна.
— Я созвал вас всех здесь, не дожидаясь завтрашнего традиционного собрания. Как вам известно, вчера я довольно рано покинул бал, потому что у меня была назначена встреча. — Себастьян вытянул вперед руку, не позволяя Тристану перебить себя. — Я виделся со своим кузеном Салимом.
Отец Себастьяна, единственный сын Бентона Уолсингема и его жены-венецианки, унаследовал громкое родовое имя матери и отцовскую страсть к путешествиям. Будучи потомком прославленного рода Долфинов, он долгие годы служил Венеции на посту посла и эмиссара в Османской империи. Находясь там по долгу службы, он влюбился в турчанку и женился на ней. К тому же выбрал не обычную женщину, а одну из дочерей правящего султана. Себастьян родился и провел первые годы жизни во дворце, но смерть султана, его дедушки, ввергла Турцию в пучину ожесточенной борьбы за власть между правительственными группировками, одна из которых — антивенецианская — набрала особенную силу. Когда политические отношения между Венецией и турками стали враждебными, семья перебралась в Венецию. За последние несколько лет в период правления дяди Себастьяна отношения улучшились до состояния нестабильного мира. Салим, младший сын султана, иногда гостил в палаццо Фоскари и пользовался дружеским расположением всех Арборетти.
