Ладинец - Лариса Шубникова
Оля накрепко обняла Еленку, поцеловала в плечико, а ужо потом спросила тихонько:
– Токмо тем и рада будешь? Еленушка, ты не подумай дурного, но видала я вчера тебя с бояричем. Может, поблазнилось мне или морок на глаза накинуло, токмо любит он тебя, и крепко. Ай, не так? Я, было, подумала, что в скором времени у нас в дому две невесты будут.
Еленка спину выпрямила, голову подняла, но и тут же поникла. С лавки поднялась тяжко, пошла по ложнице, остановилась посередь, вроде как сама не поняла, куда идет, зачем…
– Говорит, что любит. За себя позвал, а я не отказала, – руки повесила, голову опустила низехонько. – Ежели охота меня вот такую на шею сажать, так пусть берет в жены.
– Какую такую? – Ольга и вовсе удивилась. – Самую лучшую. Свезло бояричу тебя встретить, а еще боле свезло, что ты не отказала ему, приветила. Еленушка, что ты говоришь-то, не пойму? Ты обскажи, люб он тебе, нет ли?
Боярышня замялась, растерялась, принялась теребить кончик косы:
– Оля, не знаю, что и думать. В голове будто каша горячая, в груди огнем плещет, а сама я млявая становлюсь. Люб, не люб… – замолкла на малое время, но наново заговорила, – не знаю, я. Не пытай меня, Христа ради! Через Власа ума лишусь, не инако! То милует, то ругает, то ждет от меня чего-то. А чего, неведомо! И смотрит так, что мне плакать хочется. Олюшка, уж не колдун ли он? – Еленка унялась, прижала к горячему лбу ладонь и глаза прикрыла.
– Батюшки святы… – Оленька изумилась, а потом не сдержалась и прыснула весело. – Еленка, коли ты не знаешь, так я знаю. Люб тебе, в том поклясться могу. Отродясь такой тебя не помню. Ой, ну чудеса!
– Оля, ты, видать, ума лишилась через Павлушу своего, – ворчала Еленка. – Откуль тебе-то знать, коли я сама не ведаю, а?
Ольга только смеялась и обнимала растерянную посестру.
– Елена, а что ж ты ему-то ответила? Ведь за себя звал, не инако спросил, любишь иль нет? – Ольга любопытничала, а с того Еленка скривилась, будто кислого испила.
– Спросил.
– А ты чего же, Ленушка?
– А я сказала, что лучше его нет никого. Оленька, как думала, так и ответ дала, и обсказала, сколь сделал он для нас, себя не пожалел, – беседу вела с Олей, а все будто себя уговаривала. – А он озлился! Мне, говорит, за ради Христа тебя не надобно! А какой там за ради Христа, ежели это я ему должна во веки вечные? За Лаврушу, за Зотовку! Впору самой умолять за себя взять. Оля, чего он взвился-то?
Ольга ресницами захлопала:
– Ты не разумеешь разве? – в глаза боярышне глянула уж дюже удивленно. – Слов горячих ждал, сердечных. О том, что люб тебе, а ты под расчет ему. Не инако любит тебя сильно, а то бы и вовсе отворотился. Ты почто парня-то обидела?
– Его обидишь! – хотела рассердиться, а не смогла, загрустила чего-то. – Оля…нравится он мне… Токмо сказать ему боязно. По сей день не разумею, за что он меня такую полюбил-то? Однова под мечи подвела, ругалась всяко, препиралась. Ведь сколь раз отлуп давала, а он все уговаривал. Красивый он, Оля, сильный. Разумный, не другим чета. На что я ему? Нашел игрушку-зверушку, задумал потешиться? Все смеется надо мной, все подначивает…
– Голубушка, ты за что ж себя так-то? – Оля изумлялась. – Тебя в жены взять любому за радость! Почто так мало ценишь душу свою, сердечко ласковое?
– Вот и он так сказал… – вздохнула Еленка. – Мало, говорит, ты себя ценишь… Оля, думаешь, обиделся?
– А вот у него и спроси, – улыбнулась посестра. – Подойди, приветь и спроси. А ежели осерчал, так повинись. Он и оттает.
– Вечно я перед ним виноватая. Оля, аж зло берёт!
– Так и его берёт, – прыснула Оленька. – Ты принарядись, улыбнись, за руку возьми жениха-то. Наша сила девичья в ласке.
– Прикидываться не стану, а спросить, спрошу, – подумала малый миг, – Оля, ты что там про наряды-то?
– А мы и поглядим сей миг, – обрадовалась девушка, к сундучку кинулась, – тут и шубка, и шапочка!
– И себе, Оля – Еленка и сама вскинулась, заулыбалась. – Ты, чай, тоже невеста теперь.
Защебетали, захихикали. Одно слово – девицы. Какая б ни была, сердитая, неласковая, а все одно – хочется пригожей быть. Копошились-то долгонько, едва от смеха не плакали, но красоту навели: косы тугие, шапочки меховые, а с того и щечки румяные, и губы улыбчивые.
А тут и Агаша кликнула, мол, дядька Петр боярича Сомова встренул на дороге, на двор с собой ведет. Оля с Еленкой и поспешили.
Солнышко яркое, блескучее, а снега-то белые да пушистые. Отрадно, как в басни какой или иной сказке. Тетка Светлана довольная на крылечке стоит, притоптывает ножкой в меховом сапожке. Вот опричь нее и встали девушки. Елена видела, как Оля высматривала любого своего, а сама глаза боялась поднять. Все не насмеливалась глянуть на Власия, что уж показался на подворье вместе с дядькой.
– Тетка Светлана, как Лавруша-то? Ужель все еще спит? – Еленка к доброй тетке поворотилась.
– Спит, спит соколик наш. Каши поел и спит. Савелий не велел будить, сказал, что сон-то здоровый. Я и оставила его. С ним Варенька рядом, ежели что, шумнет. Ты не хлопочи, не тревожься.
– Нет, это же надо, что удумал? Уехать не простясь, – выговаривал племяннику своему большому дядька Петр. – Елена Ефимовна, сбежать хотел, дел, говорит, по самые ухи.
С таких слов дядькиных Еленка будто сиять перестала. Все понять силилась, с чего такое? То ли обида заела, то ли иное что? Одно разумела – на боярича осердилась. С того и посмотрела зло, а он-то и не смотрел вовсе! Еленка и так уж поворачивалась, и эдак, а Власий и не глядел.
Боярышня к Оле, мол, видишь? А та
