Ирина Мельникова - Невеста по наследству

Фаддей сидел рядом с ней на низкой скамеечке и с огромным вдохновением читал стихи из своего последнего сборника. Книжица была совсем небольшой по размерам, но в ней помещалась целая прорва стихов, и неудивительно, что после первой же прочитанной им дюжины своих творений у Ольги Ивановны появилось желание снять с шеи шарфик и заткнуть ему рот. Но она была слишком хорошо воспитана, чтобы пойти на поводу желания, и поэтому смирилась с неизбежностью провести весь вечер под заунывный амфибрахий еще доброй полусотни элегий и баллад неутомимого Фаддея Багрянцева.

В принципе, она сама включила этот фонтан, когда, возвращаясь из ресторана, посетовала на скуку и попросила его почитать что-нибудь из последних стихов. Но кто же знал, что они извергаются из него водопадом? Правда, через некоторое время Ольга Ивановна поняла, что поэта не слишком заботила ее реакция на прочитанное, большее удовольствие он испытывал от звуков собственного голоса. Поэтому вполне хватило изобразить на лице тихую грусть, закрыть глаза от восхищения и полностью погрузиться в собственные мысли. Но эту идиллию опять же нарушил Райкович.

— А у вас достаточно приятный голос, господин Багрянцев. Должен признаться, что не всегда был к вам справедлив. — Он вытер слезы, выступившие при очередном зевке, большим носовым платком и добавил:

— Ваши стихи — лучшее средство заснуть сразу и до утра. Давно я уже не испытывал такого сильного желания отправиться в постель. — Он приподнялся с кресла и, не обращая внимания на потерявшего дар речи поэта, обратился к Ольге Ивановне:

— На твоем месте, дорогая, я бы последовал моему примеру. Тебе следует хорошенько помолиться перед сном об окончательно загубленной судьбе дочери, а не упиваться непозволительно фривольными стишками наедине с неженатым мужчиной.

— Ратибор, прекрати раз и навсегда читать мне свои дурацкие нотации! Тебе доставляет удовольствие портить мне настроение? — Ольга Ивановна с негодованием посмотрела на приятеля мужа, который в последнее время взял за правило изрекать гадости в ее адрес. — У меня сложилось впечатление, что ты более меня заинтересован в судьбе Насти.

— Но что мне остается, если мать обеспокоена более устройством собственной жизни и совсем забыла о бедной обесчещенной девочке…

Теперь настал ее черед онеметь от столь гнусной клеветы, но своевременно очнувшийся Фаддей с решимостью горного орла бросился на защиту своего товарища и его предполагаемой тещи.

— Господин Райкович, скажите спасибо, что рядом не оказалось Сергея! Он с превеликим удовольствием вправил бы вам мозги. В порыве гнева он мог совершить глупость, но я верю в его порядочность так же, как и в то, что завтра вторник! Что же касается вас, то я уверен как раз в обратном и только из уважения к вашему возрасту терплю ваше присутствие! Но если вы сейчас же не извинитесь перед Ольгой Ивановной, я с величайшим удовольствием выброшу вас из окна!

Физиономию Райковича повело, как от нечаянно выпитого уксуса.

— Я не дама и возраст свой не скрываю. — От злости его голос окончательно осип. — Но не настолько вы моложе, чтобы козырять этим, господин поэт, — последнее слово было произнесено с явной издевкой, да и последующие фразы преследовали одну-единственную цель — вывести Фаддея из себя:

— Советую вам, милостивый сударь, поостеречься делать слишком опрометчивые замечания в мой адрес. Насколько мне известно, самые большие тяжести, что вы когда-либо в своей жизни поднимали, — это ручка, которой вы строчите свои дешевые стишки, да ложка, которой вы черпаете за обедом похлебку. К тому же и вешу я значительно больше, чем та четверть вина, которую вы опорожнили за ужином.

— Ах ты, саранча сушеная! — Фаддей, несмотря на основательное брюшко, резво подскочил к Райковичу и схватил его за плечо.

В следующее мгновение возмущенный крик Ольги Ивановны: «Фаддей, что вы делаете?!», жалобный стон поэта и торжествующий хохот Райковича слились в единый нечленораздельный вопль, слава богу, кратковременный! Выглянувшие из дверей напуганные постояльцы отметили бледность полного мужчины, которого усаживала в кресло молодая красивая женщина, да удаляющуюся по коридору сухощавую фигуру слегка прихрамывающего человека с тросточкой. Дама виновато пожала плечами и объяснила, что ее супруг нечаянно наступил на лапу гостиничному коту, отсюда и столь резкие звуки. Успокоенные жильцы вновь скрылись за дверями своих номеров, а Ольга Ивановна прошептала:

— Чем это он вас, Фаддей?

— О, Матерь Божья! — поэт с трудом перевел дыхание. — Кто же знал, что он своей тростью, как шпагой, орудует! Я уж думал, он кишки мне выпустил, а всего-то под ребра ткнул. — Он втянул в себя воздух, но при выдохе болезненно сморщился. — Вот же поганец! Не иначе, как… — он не договорил и ошеломленно посмотрел на женщину. — Ольга Ивановна, поклянитесь, что я не ошибся и вы на самом деле произнесли эти слова.

Ольга Ивановна уставилась на него с удивлением.

— В чем еще я должна поклясться?

— Но как же? — Фаддей прижал руки к груди и умоляюще посмотрел ей в глаза. — Только что вы произнесли слова, которые прозвучали для меня райской музыкой! Вы… вы назвали меня своим супругом!

— Ну и что же? — удивилась Ольга Ивановна еще больше. — Сказала первое, что пришло в голову.

— Но первым в голову приходит то, о чем постоянно думаешь!

— Смею вас уверить, Фаддей, о вас в роли своего супруга я ни сном ни духом не помышляла! — Она с трудом сдерживалась, чтобы не рассмеяться.

Но поэт, похоже, закусил удила. Соскользнув с кресла на пол, он встал на колени, на мгновение прижался губами к ее ладони, поднял глаза и торжественно возвестил:

— Ольга Ивановна! С первых минут нашего знакомства я испытываю необъяснимое стеснение в груди! И только сейчас я нашел этому объяснение: я полюбил вас так, как может полюбить одинокая, мятущаяся душа. Я смотрю на вас и воспаряю, как мотылек, от предчувствия небывалого наслаждения, которым вы способны наградить бедного поэта. Вы единственная женщина, в ком я ощутил родственную душу. Мое бедное сердце разорвется на части, если вы вздумаете оттолкнуть меня!

— Фаддей, ради всего святого, не сходите с ума! — Ольга Ивановна решительно выдернула ладонь из горячих и потных рук влюбленного поэта. — Это не ваше сердце разорвется, а мое, и не от горячей любви, а от злости. Все словно сговорились свести меня с ума… Сначала Настя, потом… — она едва не произнесла имя человека, о котором думала в последнее время гораздо больше, чем он того стоил, но сдержалась, — потом Ратибор, но от вас я не ожидала подобного сумасбродства! — Она отошла к окну и постаралась незаметно вытереть ладони носовым платком.