Жюльетта Бенцони - Кровь, слава и любовь
– Я не могу, – заявил он монарху, – поднять руку на принцессу и убить ее, как она заслуживает. Но мне нужно, сир, получить от Вашего Величества королевский указ о заточении без суда и следствия, чтобы бросить ее в Бастилию!
Людовик XIV очень не любил Конде. Слишком уж много неприятных воспоминаний детства, связанных с этим человеком, осталось у короля. Поэтому он категорически отказался заточить Клеманс в Бастилию.
– В этом деле, сударь, – ответил он принцу, – что бы ни произошло, у вас нет ни малейших оснований жаловаться. Если бы только скандал не был слишком громким, я был бы готов встать на сторону принцессы. Вы в высшей степени заслужили то, что получили! Но дело вышло слишком шумным. Принцесса в дальнейшем будет жить вдали от двора, в том замке, который мы ей для этого подберем…
Все было улажено очень быстро. Клеманс, попрощавшись с сыном, которого ей уже никогда не суждено было увидеть снова, уехала в направлении Шатору… Причем только после того, как Конде заставил ее оставить ему все свое состояние. Но она отлично понимала, что жизнь ее кончена, и никакие богатства больше ее не интересовали.
Ей пришлось прожить в Шатору долгих двадцать три года. И только 18 апреля 1694 года Господь сжалился над несчастной принцессой Конде и освободил ее. Длинный и мучительный крестный путь племянницы кардинала Ришелье завершился.
Никто не присутствовал на похоронах. Она была настолько долго и настолько прочно отрезана от мира, что члены ее семьи считали принцессу уже давно умершей. Только шестеро бедняков со свечами в руках проводили ее до могилы, вырытой на территории замка. Потому что и мертвая она оставалась пленницей…
Гонорий III, князь Монако
Palazzo Rosso, Красный дворец в Генуе, названный так из-за цвета своих стен, величественное строение XVI века. С момента своего основания он принадлежал древнейшему роду Бриньоле-Сале. Обычно там царила глубокая, чуть ли не священная тишина, но в то декабрьское утро 1755 года она была нарушена самым неподобающим образом. Толстые, обильно покрытые росписями стены и высокие благородные потолки сотрясались от страшного скандала, разразившегося между самой маркизой Бриньоле и ее дочерью, очаровательной шестнадцатилетней Марией-Катариной. Главной героиней на сцене, безусловно, выступала мать, а Мария-Катарина вроде бы довольствовалась скромной ролью жертвы. Однако для безропотной жертвы она слишком твердо держалась на своих позициях.
Какова же была причина столь бурного состязания в красноречии? Мария-Катарина только что объявила матери, что она безумно влюблена в Гонория III, князя Монако, и, поскольку князь на ее любовь отвечает взаимностью, она окончательно и бесповоротно решила выйти за него замуж.
В чем же дело? Разве маркиза не была счастлива услышать, что ее дочь может стать княгиней, более того – княгиней царствующей? Но чего не бывает на свете – милейший Гонорий состоял в любовниках самой маркизы по меньшей мере добрый десяток лет. Бедняжке Марии-Катарине не исполнилось еще и шести, когда она впервые увидела в Красном дворце совершенно обворожительного двадцатидевятилетнего бригадного генерала, мужчину, чьи обаяние, элегантность и, в немалой мере, сверкающий мундир заставили глаза маленькой девочки светиться ярче.
Разумеется, малышка не могла догадаться, насколько этот блестящий дворянин понравился и ее собственной матери. Но маркиз Бриньоле догадался сразу. И то, что промолчал, можно объяснить двумя причинами. Во-первых, он знал, каким сложным характером обладает его благоверная. А во-вторых, он вообще опасался проявить даже минимальное недовольство. Того гляди, генуэзский высший свет объявит его последователем «допотопных взглядов». Этот весьма миролюбивый человек предпочел уйти в тень и безропотно покориться судьбе.
Но сейчас маркиза дала волю своему поистине бешеному нраву. Она метала громы и молнии почище самого Зевса.
– Значит, вот как! – кричала она. – Оказывается, это на вас, негодница, он мечтает жениться! Вот уже сколько месяцев ходят слухи о его свадьбе. Каких только имен не называли! Я думала, он женится на дочери герцога Менского. Об этом совсем еще недавно болтали при дворе, или пусть даже на дочери герцога Бульонского, но на вас!.. На вас!..
– Матушка, – очень спокойно, тоном мученицы, страдающей за веру, отвечала Мария-Катарина. – Я люблю его так, как никто и никогда никого не любил.
– Да что вы об этом знаете?! Что вы вообще знаете о любви? Стоило какому-то ветрогону походя бросить вам несколько комплиментов, потому что ваши шестнадцать лет слегка вскружили ему голову, – и вот уже вы воображаете, что именно вас посетила самая большая любовь нашего века! Ну, кто-нибудь слышал подобную чушь?!
– Я не знаю, кто и что слышал, матушка, но очень хорошо помню, что, когда мы с князем месяц назад расставались в Париже, я пообещала ему никогда не выходить замуж ни за кого, кроме него самого. Я пообещала ему это письменно и даже расписалась собственной кровью.
Услышав это заявление, маркиза онемела. Потребовалось довольно долгое время, чтобы она смогла наконец пробормотать:
– Но… вы же безумны… вы совершенно обезумели!.. А он – еще больше, чем вы!
– Он меня любит, – просто сказала Мария-Катарина. – В конце концов, это для меня блестящая партия. И я не понимаю, почему бы мне не стать княгиней Монако.
– Да он сам князь только благодаря своей матери! – буркнула себе под нос маркиза, которая лучше, чем кто-либо иной, знала, почему ее дочери не стоит связывать свою судьбу с Гонорием.
Что касается матери князя, то действительно только благодаря ей, урожденной Гримальди, герцогине де Валентинуа и княгине Монако, Гонорий стал наследником монаршего трона. Его отец, Жак де Матиньон, был хорошего бретонского дворянского рода, но не обладал никакими правами на княжеский титул. Гонорию не была чужда слава, и его доблестное поведение в многочисленных битвах снискало ему не только дружбу короля Людовика XV, но и тот пышный титул бригадного генерала, которым он так гордился. Но если маркиза и была весьма ревнива, о ней никак нельзя было сказать, что она глупа. Она быстро догадалась, что ссылаться на низкое происхождение отца Гонория значит попросту доставить дочери возможность посмеяться над собой. Мария-Катарина к тому же казалась настолько настойчивой и упорной в своих требованиях, что, несмотря на охватившее ее бешенство, маркиза сделала вид, будто сложила оружие. На самом деле она решила применить его по отношению к человеку, представлявшемуся ей куда более сговорчивым, чем шестнадцатилетняя влюбленная девушка, явно считающая, что она-то первая и изобрела настоящую любовь. Маркиза взяла свое самое лучшее перо, обмакнула его в чернила и написала князю Монако весьма ядовитое послание, какого никто, кроме нее, не сумел бы сочинить.
