Жюльетта Бенцони - Рубин королевы
– Из Цюриха. Теобальд передал мне твое послание. Я отправился туда выручать Ромуальда, которого швейцарские полицейские подобрали однажды утром на берегу озера в довольно-таки плачевном состоянии.
Альдо, надевавший в это время халат, замер.
– Что случилось?
– О, классический прием! Я даже удивляюсь, как такой старый лис, как Ромуальд, на это попался. Он пытался выследить «дядю Болеслава» и оказался в компании четверых, не то пятерых бандитов, которые избили его и бросили в камышах, решив, что он мертв. К счастью, Ромуальд крепкий парень, а швейцарцы умеют выхаживать больных! У него сильный ушиб головы и множество переломов, но он выкарабкается. Я отправил его в Париж, в клинику моего друга, профессора Дьелафуа, где за ним присматривают два здоровенных санитара. Во всяком случае, одно я могу тебе сказать: «дядя Болеслав» и папаша Солманский – один и тот же человек...
– Я об этом догадывался. И он по-прежнему в Цюрихе... мой милый тесть?
– Понятия не имею. Ромуальд выследил его до виллы на озере, но куда он делся потом – выяснить невозможно. На всякий случай я отправил длинное послание нашему дорогому другу, суперинтенданту Уоррену. Союзники должны делиться друг с другом всем, даже головной болью!
– Уж ее-то он после твоего письма получит.
Адальбер уже уселся за стол. Он, видимо, был сильно голоден и к заказу подошел со всей серьезностью, прибавив к классическому английскому завтраку традиционные венские сласти. Налив себе большую чашку кофе и приступив к яичнице с беконом, он обратился к Альдо:
– Иди ешь, все остынет. И тем временем подробно расскажешь мне, как провел вечер. Сдается мне, тебе было не скучно?
– Ты себе и представить не можешь, до какой степени! Во всяком случае, ты появился как раз вовремя: вернувшись ночью, я чувствовал, что схожу с ума.
Голубые глаза Адальбера под упрямо спадавшей на них светлой вьющейся прядью заискрились.
– Мне всегда казалось, что ты к этому предрасположен...
– Я посмотрю на тебя, когда я закончу свой рассказ. Чтобы дать тебе некоторое представление – мне известно, где находится рубин...
– Ты шутишь?
– Вовсе нет! Но для того, чтобы его получить, нам придется превратиться в кладбищенских воров: мы должны осквернить гробницу.
Адальбер поперхнулся кофе: – Что ты сказал?
– Правду, старина. Только не понимаю, отчего ты так переживаешь: египтологу следовало бы привыкнуть к подобным упражнениям...
– Ну, ты и скажешь! Одно дело – могила, которой две или три тысячи лет, а другое – та, которой...
– Примерно триста лет.
– Это совершенно разные вещи!
– Не вижу большой разницы. Покойник есть покойник, и на мумию смотреть не приятнее, чем на скелет. С чего это ты стал привередничать?
Видаль-Пеликорн налил себе еще чашку кофе, потом стал намазывать на хлеб масло и джем.
– Хорошо! Тебе есть что рассказать, так рассказывай. Что еще за аудиенция у императора? Ты опять видел привидение?
– Можно его и так назвать...
– Это превращается в манию, – проворчал Адальбер. – Тебе следовало бы принять меры...
– Посмотрел бы я на тебя! Лучше слушай, а главное – открывай рот только для того, чтобы есть.
Удивительно, но чем дальше рассказывал Альдо, тем хуже становился аппетит у его друга, и когда он закончил, Адальбер, отставив тарелку подальше, нервно курил.
– Ну что? Ты еще считаешь, что у меня галлюцинации? – ласково спросил Морозини.
– Нет!.. Нет, но это Бог знает что! Расспрашивать тень Рудольфа II, в полночь, в его собственном дворце! Кто он такой, этот Иегуда Лива? Маг, волшебник... воскресший хозяин Голема?
– Ты знаешь об этом ровно столько, сколько я, но Луи Ротшильд, похоже, недалек от подобной мысли...
– Когда мы едем?
– Как можно скорее, – ответил Альдо, внезапно вспомнив о своей венгерской певице и не сомневаясь, что она быстро его отыщет. – Почему бы не прямо сегодня?
Он не успел договорить, как постучали в дверь. На пороге стоял коридорный с письмом на подносе.
– Только что принесли для господина князя, – объявил он.
Альдо, охваченный ужасным предчувствием, взял письмо, дал мальчику на чай и принялся вертеть конверт в руках. Ему казалось, что он узнает этот экстравагантный почерк, и, к несчастью, он не ошибся: в нескольких полных самодовольства фразах, ей самой казавшихся обворожительными, прекрасная Ида предлагала встретиться, «чтобы поговорить о сладостном былом», в ресторане Новачека, что в Петржинских садах на Малой Стране – квартале, раскинувшемся у подножия Градчанского холма.
Морозини показал Адальберу записку, распространявшую сильный запах сандала:
– Что мне делать? У меня нет ни малейшего желания с ней встречаться. Вчера вечером я зашел в театр чисто случайно, ради того, чтобы убить три часа...
– Сегодня вечером она тоже поет?
– Кажется, да. По-моему, я читал, что представлений должно быть три...
– Тогда лучше тебе пойти на свидание. Наговори ей чего хочешь, это я оставляю на твое усмотрение, и, поскольку, если ты не против, мы уедем сразу после обеда, она не сможет пуститься в погоню... А вот если ты не появишься в ресторане, от нее всего можно ожидать. А я пообедаю и дождусь тебя здесь.
Это было мудрое решение. Предоставив Адальберу заниматься приготовлениями к отъезду – друзья намеревались оставить комнаты за собой на время своего отсутствия, поскольку им надо было затем явиться в старую синагогу, – и проследить, чтобы машина была готова к середине дня, Морозини велел подозвать коляску и отправился на свидание. Разумеется, без особого восторга.
Ресторан располагался в самом очаровательном местечке, какое только можно придумать. Из тенистого цветущего сада, в котором были расставлены ряды столиков, открывался чудесный вид на реку и город. Венгерская канарейка явилась в муслиновом платье с букетиком глициний, ослепительно улыбаясь из-под капора, украшенного теми же цветами. Ее наряд куда больше подошел бы для приема в саду какого-нибудь посольства, нем для завтрака на открытом воздухе... и уж совсем он не вязался с огромным блюдом кислой капусты, на которой красотка остановила свои выбор, добавив к ней сосиски с хреном – «я их обожаю, милый!» – и пивом. Забавно все же, что обстановка и даже одежда, в которой твоя спутница сидит за столом, возбуждает или охлаждает! Альдо был бы чувствительнее к чарам поедательннцы кислой капусты, одетой в австрийский «дирндль», с голыми руками под короткими рукавчиками фонариком из легкой белой ткани, чем к стараниям примадонны, всеми силами стремящейся обратить на себя внимание. Поскольку народу было немного, ей это вполне удалось, тем более что говорила Ида довольно громко, не оставив никого из соседей в неведении насчет княжеского титула своего собеседника.
