Колин Фолкнер - Предназначено судьбой
Большую часть дня супруги проводили в каюте, возле маленькой медной жаровни, где жарко тлели угли. И Англия, и Мэриленд были одинаково далеки от этой обители. Дункан чувствовал себя в безопасности, здесь можно было никого не бояться. Он отдыхал, наслаждался жизнью.
Безмятежно развалившись на койке, он поглядывал на Джиллиан, которая вязала шерстяной чулок. Время от времени она отщипывала от краюхи хлеба, лежавшей на столе. Стол был совсем узенький, но все равно занимал почти все пространство каюты. Здесь супруги ели и играли в карты. Неудобство заключалось только в одном — стол не был прибит к полу и, когда начиналась качка, ездил взад-вперед. Во время шторма приходилось привязывать его веревками к стене.
Вот Джиллиан откусила еще кусочек хлеба, облизнула с кончика пальца мед и взялась за книгу. Дункан представил себе вкус ее губ, и у него закружилась голова. Дело в том, что от безделья супруги занимались любовью гораздо чаще, чем в Англии. Как это ни странно, аппетит Джиллиан со временем ничуть не угасал. Чувственные наслаждения нравились ей не меньше, чем Дункану.
Отложив в сторону морскую карту, Дункан спросил:
— Снова ешь?
Он не мог заниматься серьезным делом, когда Джиллиан так соблазнительно облизывала язычком перемазанные медом губы.
Прожорливость Джиллиан была любимой темой его шуток. В то время как бедная Беатриса лежала в кровати и страдала, Джиллиан так и светилась здоровьем. Даже во время сильного шторма аппетит у нее не пропадал. Она утверждала, что на корабле пекут чудесный хлеб, а мед в бочке необычайно хорош. Но Дункан знал: его жена — сильная женщина, которую не сломить никакими тяготами. Море, теснота, дурной нрав мужа — все ей нипочем.
— Я голодная, — обиженно ответила Джиллиан. — То есть не я, а ребенок.
— Какой еще ребенок? — Он встал и положил ей руки на плечи. — У тебя такая же тонкая талия, как в день свадьбы. Надо будет показать тебя лекарю. Боюсь, это не беременность, а просто глисты.
Она расхохоталась и откусила хрустящую корочку.
— Вот сейчас ты жалуешься, что я тощая, а через пару месяцев начнешь хныкать, что я слишком толстая. — Она отложила книгу и вздохнула. — На тебя не угодишь.
— Как сказать. Тобой я, в общем, доволен.
Он пощекотал ей губами ухо.
Джиллиан блаженно потянулась:
— Снова за свое? А я как раз хотела предложить тебе перекинуться в карты.
— Вообще-то я ничего такого в виду не имел, но раз уж ты сама намекаешь…
Он запустил руку в вырез ее платья. Живот у Джиллиан пока не округлился, но груди налились и набухли. Теперь они идеально помещались в его сложенные ковшом ладони.
Джиллиан запрокинула голову назад, подставляя ему шею, и Дункан принялся целовать ее туда, где пульсировала жилка. Поразительно, но эта женщина и в море пахла свежими весенними цветами. Просто загадка! Когда Дункан закрыл глаза, ему представились цветущие луга Мэриленда.
Джиллиан поцеловала его в щеку. Дункан давно перестал бриться, и у него отросла рыжая борода, закрывшая татуировку на щеке. Джиллиан относилась к бороде одобрительно, говорила, что та самым восхитительным образом щекочет ее в разных важных местах.
Именно об этих местах Дункан сейчас и думал.
Их уста слились в жарком поцелуе, и Дункан действительно ощутил языком привкус меда.
— Дай-ка я отведу тебя туда, где нам будет удобнее, — прошептал Дункан, взял жену за руку и потащил ее к койке.
Усадил ее, снял через голову теплую куртку. В каюте было холодно, так что приходилось сидеть в верхней одежде.
Джиллиан, улыбаясь, смотрела на мужа, полная радостного предвкушения.
Дункан покачал головой. Она говорит, что любит его. Возможно, это и правда. Но все дело в том, что она его по-настоящему не знает, иначе преисполнилась бы к нему презрения и отвращения.
Но держать сердце на запоре с каждым днем становилось все труднее. Джиллиан без конца пробивала все новые и новые бреши в его обороне. Эти ее невинные вопросы, ее смех… Дункан чувствовал, что она пытается пробраться к нему в душу, пытается влюбить его в себя. Надо сказать, что чертовка изрядно преуспела в этом опасном деле.
— Дункан, — прошептала она, потерлась щекой о его рот.
Ее руки проскользнули ему под рубашку и коснулись горячей кожи.
Дункан слегка укусил ее за мочку уха, думая, что за минувшие месяцы жена многому научилась. Жаль только, из-за холода на ней слишком много всего надето. Столько всяких юбок, кофточек, шалей — такое ощущение, что ее и за час не разденешь. С другой стороны, разве можно придумать занятие приятней?
Он потащил с нее платье через голову, а Джиллиан тем временем расстегивала ему рубаху на груди. Затем последовала очередь шерстяных юбок.
Но вот он и добрался до кожи.
Дункан нетерпеливо скинул сапоги и уложил жену на койку. Теперь на ней остались только рубаха, толстые вязаные чулки да сапоги.
— Быстрей же, что ты медлишь, — торопила его она, а он, пыхтя, стягивал с нее сапог для верховой езды. На плечах Джиллиан появились мурашки.
— Что ты меня подгоняешь, — пробурчал он. — Хочешь побыстрей заняться любовью или просто замерзла?
С сапогами было покончено, и он принялся за подвязки.
— И то, и другое, — хрипло ответила Джиллиан.
Дункан стянул с нее чулки и разочарованно ахнул:
— Слушай, сколько пар чулок ты носишь? Так мне не успеть тебя раздеть до самой Ямайки.
— Так холодно ведь. Мы могли поступить как вчера: я осталась бы в платье, а ты просто спустил бы штаны.
Она рассмеялась, и Дункан подумал, что так смеяться может только женщина счастливая и беззаботная.
— Ничего, у меня ты не замерзнешь, — пообещал он.
— Посмотрим. — Она сама сняла чулки и швырнула их на пол. — Вставай, я тебе помогу.
Он поднялся, и она развязала тесемки на его панталонах.
Дункан наклонился и поцеловал ее в теплый, душистый пробор. Ему нравилось то, как Джиллиан расчесывала волосы — они спадали на плечи пышным красным водопадом. Ночью, когда она спала, он перебирал ее локоны пальцами, наслаждаясь мягкостью и шелковистостью. Индейцы верят, что рыжие волосы — признак одержимости и относятся к рыжеволосым с суеверным почтением. Возможно, индейцы недалеки от истины, подумал Дункан.
Джиллиан потянула вниз его штаны и слегка прикоснулась щекой к его напрягшемуся естеству. Дункан стиснул зубы, боясь, что все кончится быстрее, чем ему хотелось бы. С этой женщиной он вновь становился четырнадцатилетним мальчишкой, сгорающим от нетерпения. Когда же он насытится ее ласками?
Дункан поежился от холода.
— Бр-р, ну и холодина. Подвинься-ка.
