Клинок трех царств - Елизавета Алексеевна Дворецкая
Хрольв Стрелок находился в Киеве и явился быстро. Этот человек не отличался таким веселым нравом, как Ивор Тишина, такой отвагой и решимостью, как Гримкель Секира, но вместе с теми двумя служил Ингвару с тех пор, как тому сравнялось двенадцать лет, верно и честно. Сам Святослав в своих первых походах не раз был обязан ему жизнью, и ни о чем этом Хрольв не должен был ему напоминать.
– Кто винит в колдовстве мою жену? – прямо спросил он Улыбу и Вуефаста.
– Отвечай, Унерадовна, – настоятельно посоветовал Асмунд. – С птичьего свиста такие дела не разбирают.
– Да Желька это, – созналась Улыба. – Повстречала ее вчера на торжке Бабином, слово за слово, она мне и выложила.
В гриднице снова ахнули. Желька была той наградой, которую Ингвар в тот же знаменательный зимний день вручил Гримкелю Секире. Как и Хрольв, Гримкель не стал брать других жен, даже когда разбогател и вышел в знать вместе со своим князем, и до самой смерти прожил с одной Желькой. Она родила больше десятка детей, из коих выросли четверо сыновей и четыре дочери. Все сыновья теперь были ближайшими людьми Святослава, Игмор занял место отца, старшие дочери наши мужей в этом же кругу. Мало сказать, что Жельку все здесь знали – вокруг Святослава сидело человек шесть из ее семьи. За вычетом кровной родни, не было в Киеве рода, более близкого к князю.
– Да ты что, отец, на мою мать наговариваешь! – возмутился Игмор.
– Не я наговариваю, а вот кто. – Хрольв указал на Улыбу.
– Тихо! Что она сказала? – обратился Святослав к Улыбе. – Чем докажет?
– Неужто видела, как Славча жаб ловила и на палочку сажала? – спросил Вальга.
– А то и сказала. Всем ведомо, что меньшая Славчина дочь вокруг Гостяты моего уж который год петли вьет, а его с другой невестой сговорили, вот им и в досаду великую. Вот и подкинули, чтоб Гостяту от Мистины дочки отвадить и к себе опять причаровать.
– Княже, я за мою жену руку даю! – Хрольву пришлось перекрикивать поднявшийся шум. – Не чаровали мои бабы и девки никого, и не надобен нам ихний Гостята, пусть хоть на козе женится!
– Да она сама сознавалась, что ей тот сговор – в печаль великую! Девки слышали!
– Девки! Ты сам-то не девка ли, что за ними повторяешь!
– А вот прознает Свенельдич, что ты его дочь козой обозвал!
Шум стоял такой, что даже спорщики уже не слышали друг друга.
– А ну молчать! – рявкнул Асмунд, и в этом спокойном, рассудительном человеке проглянул опытный воевода, отдававший приказы в грохоте сражений. – Тут мужи в гриднице или бабы на торгу?
Гридьба притихла и выжидательно воззрилась на князя.
– Говорила Желька – почему Славчу винит? – спокойнее спросил Асмунд у Вуефаста с женой.
– А то и говорила, что ихняя девка на моего Гостяту зарится, уж которое лето она по нему сохнет… Девки ее слыхали, как она сокрушалась, что его с другой обручили…
– Кто по ком сохнет, мы тут разбирать не будем! – отрезал Асмунд. – Видела Желька, чтобы Славча волшбу творила?
Улыба впервые призадумалась.
– Того не ведаю, – пришлось признать ей. – А только она знает истово.
– Ну, не миновать нам бабьего божьего суда, – ухмыльнулся Святослав.
– Это как? – Даже Асмунд удивился.
– Когда баба с бабой тягается, то им божий суд, как мужам. Хотят – пусть железо несут, а то можно и поле.
По гриднице пролетели недоуменные смешки. Поле – это значит поединок. Заставить биться двух немолодых баб, имеющих внуков? Кабы молодые – они бы посмотрели! А то один срам да непотребство.
– Так то для вдовых баб! – опомнился Хрольв. – Чтобы я, при живом… при живом мне, мою жену до поля допустил? Сам пойду!
– Так со мной, дядька, будешь биться! – крикнул Игмор. – Или я за мою мать не постою?
– Да вы сбесились! Еще чего мне не хватало – чтобы мой прежний сотский с моим нынешним сотским бился из-за двух баб на палоч… из-за двух жаб? – ответил им всем Святослав. – Сраму такого я в Олеговой гриднице не допущу. Если биться – то им самим. Ступай, Игмоша, домой, потолкуй с матерью. Если она истово знает, что Славчи ворожба, и на том стоит крепко – будут биться. Все, довольно с меня этих жабьих дел.
Слово княжье тверже камня – в этот день «жабье дело» больше не обсуждалось, да и все, кто не требовался князю, разошлись по домам потолковать нас свободе.
* * *
– Чего же тут дивного, что Желька, жабища, нам прядет на кривое?
Все пять дочерей, четыре замужних и одна девица, собрались вокруг Славчи. Сама она была так потрясена, что не знала, что сказать: никому не желая зла, не ожидала, что кто-то пожелает зла ей. Да к тому же Желька, с которой они когда-то жили как сестры! И пусть сестры не всегда живут дружно, но как можно такую пакость сделать той, что несколько лет была женой того же мужа и делила с тобой волю и неволю!
– Сперва Блистанка за Игмошу не пошла, – рассуждала Пламена, вторая сестра, – потом Правеня за Грима не пошла – само собой, им в досаду. Скажут, гнушаемся ими!
– Так и чего, коли они и есть жабы! – загудели другие сестры.
– Пусть леший за этих утырков своих дочек выдает!
– Мы тоже не сироты, так просто им не дадимся!
– А то еще на Зеленого Ярилу им рыла расквасили! – добавила Сияна, четвертая сестра. – Не срослось у них ничего добром и честью, вот и строят пакости теперь!
– Мало расквасили!
– Я к княгине пойду! – Вдруг опомнившись, Славча встала и взяла убрус, чтобы надеть поверх волосника. – Все ей расскажу. Эльга меня не выдаст. Сколько лет мы дружно жили – она-то знает, что я ни к каким таким делам не причастна! Даже когда девок замуж выдавала, нам Хотобыл приходил обереги делать, сама-то я мало что умею.
– Я с тобой. – Правена тоже вскочила.
Уже понимая, что все закрутилось из-за нее, она хотела быть под рукой, если княгиня станет расспрашивать. Да и не тянуло оставаться наедине с сестрами: они хоть и не злые, но все уже замужем, смотрят на младшую свысока и поди винят ее в душе: мол, устроить себя не умеет, вот до беды и дожила!
А
