Лидия Джойс - Порочные намерения
— Напротив, — сказал Томас. — Благодарю вас. — И он подтолкнул фунтовую банкноту к другому концу стола.
Кебмен почесал голову и вышел, что-то смущенно бормоча.
— Мне это не по душе, Эджингтон, — сказал Томас, когда кебмен ушел.
Эджингтон вышел из тени к камину — разговор происходил в гостиной Томаса.
— Это вы захотели установить за ней слежку. Вы уверены, что она как-то связана с Олтуэйтом? Или вы послали меня гоняться за вашими собственными демонами?
Томас налил себе немного бренди. Другой бокал он протянул Эджингтону, но барон отрицательно покачал головой.
— Я совершенно уверен в этом деле. Олтуэйт узнал ожерелье. Вы видели, какое у него было лицо.
— Да, — согласился Эджингтон.
Томас быстро глотнул бренди. Какой странный привкус!
— Это ожерелье — одна из фамильных драгоценностей Олтуэйта.
— А вы не думаете, что она могла сказать вам правду о том, как она его нашла?
— Я уверен, что она знает Олтуэйта. Вы не видели ее лица, когда я высказал предположение, что он попользовался ею. Она была в ужасе. — Он опять сделал глоток. Да, с бренди было определенно что-то не так, странная горечь. Томас поставил наполовину выпитый бокал на стол.
Казалось, эти слова не убедили Эджингтона.
— Любая женщина ужаснулась бы, если бы очернили ее честь.
— Мадам Эсмеральда изображает из себя соблазнительницу. Неделю назад я готов был поклясться: эта особа согласится, что спала почти со всеми мужчинами, которых я ей перечислил. — Томас наклонился вперед. — Нам нужно узнать, что заставляет ее так бояться Олтуэйта. Это главное.
— Если вы правы, тогда у вашей Эсмеральды есть ключи ко всему этому делу.
Томас посмотрел на Эджингтона и сморгнул — ему показалось, что тот все время ускользает из его поля зрения.
— Вот почему мы должны следить за каждым ее шагом.
Эджингтон покачал головой:
— Вряд ли она докладывает об этом кому бы то ни было, Варкур.
— Но она может сделать что-то, что-то сказать… — Томас замолчал и снова сморгнул. Комната внезапно поплыла перед его глазами. Он посмотрел на полупустой бокал. Пил ли он бренди после того, как здесь побывала Эсмеральда? Он с трудом восстановил в памяти последовательность событий. Портвейн — да, он выпил стакан портвейна вчера вечером. Но он не прикасался к бренди. Он шагнул к шкафчику с напитками, и весь мир тревожно накренился.
— Варкур? — воскликнул Эджингтон.
Томас не обратил внимания на собеседника. Он открыл дверцу и протянул руку к задней стенке. Там была спрятана маленькая бутылочка. Он достал ее и увидел, что она пуста. Он рассмеялся. Смех, как ему показалось, донесся откуда-то издали. Он повернулся к барону, и весь мир медленно уплыл в сторону. Великолепная женщина. Великолепная и опасная, и мысль о ней наполнила его необъяснимым восторгом.
— Эджингтон, я был бы вам весьма признателен, если бы вы оказали мне одну услугу, — сказал он, старательно выговаривая каждое слово.
— Да? — настороженно спросил тот.
— Я сейчас потеряю сознание, а вы перетащите меня на кровать. Потом вылейте этот проклятый бренди. Боюсь, что мне дали дозу моего же лекарства. — И с этими словами он позволил миру медленно окраситься в черный цвет и опустился на ковер.
Прежде чем он потерял сознание, перед его глазами появилось лицо Эсмеральды, улыбающейся своей проделке. Он тоже улыбнулся и взял ее протянутую руку, и она увлекла его в опиумные сновидения.
Глава 16
В бальном зале было жарко и душно. Воздух был наполнен множеством запахов, исходивших от ярких газовых светильников и элегантной толпы. Пышные груди, поднятые вверх волшебной силой модных корсетов, были выставлены на обозрение, как и цветы, каскадами спускавшиеся с локонов на платья. Покачиваясь с каждым движением и шагом, наряды обнаруживали калейдоскоп нижних юбок и лодыжек, и между этими распустившимися, как пышные цветы, окружностями расхаживали суровые в своих черных фраках мужчины.
Эм понимала, что это зрелище ничем не отличается от множества других балов. Впрочем, при той затворнической жизни, которая соответствовала ее ограниченному статусу в доме дяди Уильяма, она побывала на балу только один раз, и этот памятный бал опалил ее жизнь, став самым важным событием, по сравнению с которым все остальное не имело смысла.
И вот в ее голове смешались воспоминания о другом бале. Но даже это было бы не так плохо, только вот память ее неизбежно устремлялась вперед к развязке, идя по своему пути дальше, к детской, с ее слишком маленькими кроватками и выцветшими обоями с пухлыми пастушками и пухлыми овечками.
Все многочисленные воспоминания и впечатления сложились у нее в голове вместе и закружились в водовороте. Блаженные дни, когда она лежала в постели, перешептываясь и хихикая с лежащими в других кроватках детьми, пока Нянечка строгим голосом не призывала к тишине. Мирные вечера, заполненные чтением книг и светом свечей после того, как остальные дети переселились в свои отдельные комнаты, а ее оставили в бесконечно растянувшемся детстве. И последнее, самое ужасное — та ночь, когда она легкой походкой ушла со своего первого бала, задыхаясь от радости, и собиралась лечь в постель, и один из гостей барона постучал к ней в дверь, прервав ее ночной туалет. В ту ночь веселый уют комнаты оказался ловушкой и ложью…
Эм стояла у французского окна, так близко к стене, что занавеси прижимались к ее юбке, и их тяжелые парчовые складки шептались с темно-фиолетовым бархатом ее платья. Ее била дрожь. Панический страх сжимал внутренности и душил легкие.
Это была ошибка — принять приглашение леди Гамильтон. Она не компаньонка, готовая сопровождать каждое движение светской матроны. Впрочем, графиня продержала ее рядом с собой только до прихода гостей. Эм решила, что будет просто развлекаться, ведь бал не место для представлений. В такой обстановке ее не будут просить предсказывать будущее или общаться с мертвыми. Она только утратит часть своей таинственности, если ее без надобности увидят слишком много людей.
Но все же она здесь. Она не только пришла, но и позволила леди Гамильтон прислать к ней свою портниху Результат получился необыкновенный, но пугающий. Эм осмелилась высказать портнихе только самые скромные предложения, которые та сразу же решительно отмела, заявив, что леди Гамильтон уже выбрала фасон, и результатом был низко, по моде, вырезанный лиф, отчего Эм чувствовала себя обнаженной, несмотря на прозрачную вуаль и множество ярдов ткани в нижней части платья. Платье было великолепное, и оно совершенно не соответствовало ее положению, ни в прошлом, ни теперь.
