Сьюзан Элизабет - Пробуждение страсти
— И эта идея только что провалилась, — добавила его бабушка.
Макс провел рукой по волосам. Он не знал, что ему делать. Возможно, тот удар о скалы действительно повлиял на его рассудок — ведь камни там были довольно острые.
Внезапно еще одна взмыленная лошадь ворвалась на двор.
— Майор Стивенс! — закричал какой-то молодой человек. — У нас неприятности! Шериф Стенли!!! Он вернулся в город! И стреляет во всех, кто приближается к нему.
Глава тридцатая
Макс оставил лошадь в дальнем конце Мейн-стрит и направился к центру городка. Он слышал звуки выстрелов и надеялся, что у жителей этого района Логана хватило ума, чтобы убраться подальше.
Он осторожно продвигался вперед, стараясь идти по мягкой пыли и влажной грязи, где звук его шагов был почти не слышен. Он прошел мимо парикмахерской и оружейной лавки, а затем увидел Гая Стенли: тот стоял у галантерейного магазина по другую сторону улицы. Занят он был тем, что тщательно расстреливал старательно украшенные витрины.
— Стенли! — позвал он, используя в качестве прикрытия телеграфный столб.
Гай Стенли круто повернулся, курок его пистолета был взведен, он мог выстрелить в любую секунду.
— К-к-кто т-тут?
Макс наблюдал за ним и заметил, что Гай чуть не упал, запутавшись в собственных ногах. Затем он расслабился и немного отошел от столба. Было совершенно ясно, что Стенли в стельку пьян.
— Тебе что, не нравятся именно эти окна, да?
Стенли вглядывался в темноту.
— К-к-то эт-то?
— Это шериф Баррет.
Парень расхохотался.
— Не-а. Не может быть, что это Баррет. Он ж-ж-же мертв.
— Мне жаль разочаровывать тебя, но у меня больше жизней, чем может пригодиться нам обоим.
— Не может быть, что ты — Баррет! — закричал тот в ответ. — Мои к-к-кузены позаботились об эт-том любителе… справедливости… об этом чертовом у-ублюдке з-законнике…
— Мне неприятно сообщать тебе такую грустную новость, но у тебя нет больше никаких кузенов.
Стволом своего пистолета Стенли сдвинул шляпу на затылок.
— Это означает, что я уже больше не шериф?
— Пожалуй, что и так.
— Э-эй, погоди-ка минутку. Ты что, перебил всех моих кузенов?
— Не могу похвастаться, что всех до единого, но, думаю, я приложил руку к каждому отдельному случаю.
— Тогда это означает, что я… ч-что я… должен у-убить тебя, — откликнулся Стенли, слегка покачиваясь.
Макс прислонился к столбу прямо перед носом Гая Стенли.
— Давай разберемся. Ты сейчас держишься на ногах не лучше ветряной мельницы, и зрение у тебя сейчас, как у летучей мыши, и ты, что же, собираешься расквитаться со мной?
— Совершенно т-т-то-о-чно.
— Надеюсь, ты не очень обидишься на мои слова, Стенли, но те мозги, что у тебя есть, по-моему, еще не дозрели. Только попробуй, наставь пушку в мою сторону — и ты покойник. Это означает, что завтра утром ты уже не проснешься с головной болью, спрашивая себя, что же со мной случилось, ты просто никогда уже не проснешься.
— А ты мне не угрожай, шериф. Что тебе не нравится… Да я… да я вот сейчас подойду к тебе… подойду, да и прод-дырявлю твое поганое лицо…
— А какое из моих лиц, позволь тебя спросить? То, что справа, или то, что слева, а?
— Но я… я…
К великому изумлению Макса, шериф расплакался. Он опустил пистолет, плечи его ссутулились, и он принялся всхлипывать.
— У меня же никого не осталось. Ни одной живой души.
— Ну, если ты хочешь узнать мое мнение, у тебя никогда никого особенно и не было.
Стенли вскинул голову.
— Да что ты знаешь о родственных связях? Ч-честное с-слово, ты, верно, появился на свет прямиком из ада! Да в-ведь эт-ти ребята… они ж-же подняли меня из грязи…
— И сравняли тебя с грязью.
— Но это была моя семья! Человек не может жить без родни… без единой родной души.
Гай Стенли повалился на землю, и Макс почувствовал, как сердце его сжалось. Этот презренный негодяй рыдал от того, что у него нет больше «ни единой родной души». Действительно, это был знаменательный день, когда блестящий защитник закона узнал кое-что о жизни от преступника, цена которому была не больше чем пригоршня грязи.
Макс перешел улицу, взял Стенли за руку и поднял его.
— Успокойся, Стенли. Там, куда ты отправишься, у тебя будет немало родственных душ. Что же касается меня, то давай надеяться, что никогда не бывает поздно начать все сначала.
Саманта сидела на стуле в своей комнате и раздумывала, хватит ли у нее когда-нибудь смелости лечь в ту самую постель, на которой еще прошлой ночью лежал раненый Макс. Ему была предоставлена отличная возможность остаться с ней, но он сделал иной выбор.
Горькие слезы катились по ее лицу, и она была даже рада, что Морайя предпочла прекратить свою осаду. Возможно, ей надо дать волю своим чувствам, может быть, слезы помогут ей навсегда выбросить Макса Баррета из своего сердца.
Она услышала, как кто-то постучал в окно.
Она вытерла глаза и встала, чтобы раздвинуть шторы. Затем присела на подоконник, чтобы ночной воздух успокоил поднявшуюся в ней волну паники, но так и не смогла заставить себя посмотреть на человека, которого так любила.
— Ты поймал мистера Стенли? — спросила она.
Макс прокашлялся.
— Да.
Наступила пауза — одна из тех пауз, от которых она, бывало, чувствовала себя взволнованной и беззащитной, но теперь в ее сердце была только пустота.
— С тобой все в порядке? — спросила она его.
— Да.
И снова наступило молчание.
— Ты хочешь мне что-то сказать? — Ей хотелось, чтобы он поскорее попрощался и уехал.
— Я хотел извиниться за то, что раньше там, на крыльце, обвинил тебя. Ида и бабушка рассказали мне, что ты не имеешь никакого отношения к предложению майора Стивенса. Думаю, когда я чувствую себя загнанным в угол, я начинаю наносить удары не глядя.
Словно дикий зверь, сокрушенно подумала она.
— Я прощаю тебя, — прошептала она. Чувства ее пытались вырваться наружу, но она сдерживала себя. — Это все?
— Я хочу, чтобы ты посмотрела на меня, Саманта.
Она подавила в себе рыдания, прежде чем слова сорвались с ее губ.
— Мне бы хотелось, чтобы вы поскорее уехали и все было бы кончено, мистер Баррет.
— Всю свою жизнь я убегал от людей, от любых родственных отношений, заявляя, что не хочу связывать себя. Правда в том, что я убегал от самой жизни. Я устал от этого. Я устал от того, что был трусом.
Она подняла на него глаза.
— Ты не трус.
— Нет, именно трус. Ты очень точно угадала это. Когда дело доходит до того, чтобы умереть со славой — тут я герой, но когда надо просто жить — я становлюсь всего-навсего презренным трусом.
