Елена Арсеньева - Обручение на чертовом мосту
– Это я безмозглая?! – взвизгнула Санька. – Ах ты, немка драная!
– Я француженка! – оскорбленно взвизгнула Жюстина Пьеровна. – Не сметь называть меня allemandе!
Ирена не выдержала и расхохоталась. Жюстина Пьеровна не обратила никакого внимания на эпитет «драная», ее оскорбило только наименование ее немкой! Ох уж эти задиры-французы, вечно они тягаются то с немцами, то с англичанами! Однако как отнесется Адольф Иваныч к тому, что его фаворитка столь пренебрежительно наименовала его национальность? Если не отправит ее немедля на конюшню для порки, значит, истинно находится под Санькиной босой, немытой пятой!
То, что произошло дальше, явилось и для Ирены, и для всех прочих участников сей мизансцены поистине ошарашивающим.
– Кто это? – боязливо вскричала Санька. – Кто это там хохочет?!
Ирена испуганно прихлопнула рот ладонью, сообразив, что забылась, что если ей слышно каждое слово, доносящееся из соседней комнаты, то и там ее тоже могут услышать, – но было поздно.
– Да-да, – пробормотала Жюстина Пьеровна. – Я тоже слышала смех.
– Не иначе дух покойного барина восстал из могилы, чтоб нас покарать за то, что над его затеей насмехаемся! – прорыдала Санька, а Емеля не удержался и фыркнул:
Кто ты, что посягнул на этот час
И этот бранный и прекрасный облик,
В котором мертвый повелитель датчан
Ступал когда-то? Заклинаю, молви!
– Свят-свят-свят! – пробормотала Санька. – Ты вовсе спятил, Емеля?
Жюстина Пьеровна резонно заметила, что смех был женский, а потому ни к покойному барину, ни к покойному королю из пьесы Шекспира «Гамлет» не мог иметь никакого отношения.
– Вы правы, – благодушно согласился Адольф Иваныч. – И я вам сейчас отвечу, кто там смеялся. Булыга! Давай ее сюда!
Ирена замерла, потом заметалась по своей каморке, ища, куда спрятаться, но там, пожалуй, и серой мышке было бы затруднительно найти укрытие, а потому, когда дверь распахнулась и на пороге вырос Булыга, она только и могла, что загородилась от него руками. Это было, впрочем, бессмысленно. Сила у горбуна была нечеловеческая, Ирена могла только бестолково махать руками и ногами, когда он схватил ее и поволок.
Несколько раз она больно ушиблась ногами о какие-то ступени (Булыга тащил, не разбирая дороги и не слишком заботясь об удобствах жертвы), потом за что-то зацепилась подолом сарафана, так что раздался треск, когда Булыга потащил ее дальше, и вот наконец свет ударил ее по глазам и руки Булыги разжались, да так внезапно, что Ирена едва не упала, с трудом удержавшись на ногах.
– Кто это?! – раздался изумленный вопль Жюстины Пьеровны.
Ирена отмахнула со лба растрепавшиеся волосы и огляделась.
Она находилась в просторной зале, отделанной ореховыми панелями. Большие французские окна выходили в сад и были окаймленны тяжелыми портьерами. В глубине залы находился дощатый помост (на нем в изумлении застыли Емеля и Матреша), а поодаль стояло десятка два или три стульев. Все они были изящны, обиты бархатом или дорогим ситцем, как и прочая мебель, которую успела Ирена еще позавчера увидеть в графском доме. Итак, она находилась в одной из комнат этого дома! Судя по всему, это действительно была театральная зала графа Лаврентьева.
Ирена перехватила полный ненависти взгляд Матреши и поскорей отвела глаза. Слава Богу, Емеля смотрел дружелюбно, сочувственно, и Ирена бегло улыбнулась в ответ.
Тут же она узрела высокую, весьма сухощавую даму с энергичным некрасивым лицом, одетую со всевозможными ухищрениями кокетства, не грешащими, впрочем, против хорошего вкуса, и поняла, что перед ней Жюстина Пьеровна. Да, все в ней выдавало истинную француженку! Рядом стояла худенькая малокровная девица лет семнадцати с большущими водянистыми глазами на тощеньком бледном личике. Ее соломенного цвета волосы были заплетены в довольно жидкую косицу.
– Свят-свят-свят! – проблеяла она, и Ирена узнала голос Саньки. Впрочем, и без того можно было догадаться, что это и есть protégé управляющего. Санька была облачена в громоздкий туалет цвета темного бордо с золотыми прошивками и галунами, туго-натуго стянутый в талии шнуровкою и снабженный неуклюжими фижмами. Припомнив портреты, висевшие в их доме, Ирена сообразила, что это платье относится ко времени, всего вероятнее, Елизаветы Петровны и принадлежало, должно быть, одной из прабабок графа Лаврентьева. Тощие Санькины формы торчали из глубокого декольте, вызывая жалость и насмешку, а отнюдь не те чувства, на которые это декольте было рассчитано. Да уж, Жюстине Пьеровне было с чего возмущаться. Лиза Муромская в роброне елизаветинских времен! Что за комиссия, Создатель!..
В сторонке, прямо на полу, была свалена куча еще каких-то разноцветных одежд.
– Кто это?! – повторила Жюстина Пьеровна, и ей ответил ненавистный голос Адольфа Иваныча:
– Это – ваша новая ведущая актриса.
Настала минута общего онемения, а потом собравшиеся обрели голос так же разом, как и потеряли его:
– Что?!
– А чем она вам плоха? – усмехнулся Адольф Иваныч. – Ручаюсь, что текст она выучит куда скорей Саньки. Возможно, что даже и учить его ей не придется: подозреваю, что Пушкина она, как и все образованные русские барышни, наизусть всего знает.
– Так, значит, я все же барышня? – с ненавистью взглянула на него Ирена. – Барышня, а не крестьянка? Для чего же вы оболгали меня в людских глазах?
– Да мне, знаете ли, наплевать, кто вы на самом деле, – пренебрежительно произнес Адольф Иваныч, становясь в величавую позу. – Сейчас мне нужно одно: чтобы благополучно отыгран был спектакль. Нужна исполнительница главной роли. Я ее отыскал. Можете считать себе кем хотите, можете быть кем хотите, но на ближайшие три дня вы – Лиза Муромская. Вот вам, как говорят в России, и весь сказ! Понятно?
– Cette vachèrela?! Ce salisson?[20] – завопила Жюстина Пьеровна, от возмущения позабыв русский язык.
Конечно, в рваном грязном сарафане, со свалявшейся косой, в обрывках лаптей, державшихся на ногах лишь потому, что были прикручены онучами, она выглядела не слишком презентабельно, и все же… Грязнуля – может быть, но назвать ее vachèrela?! Кровь бросилась Ирене в голову.
– L’apparence est souvent trompeuse, – огрызнулась она, – on peut laver toute saleté!
Жюстина Пьеровна от неожиданности взвизгнула так, будто ее укусила змея:
– Vous parlez français?!
– Oui, – сквозь зубы бросила Ирена. – Mais que ici tel?[21]
Однако пререкания с Жюстиной Пьеровной интересовали ее меньше всего, она снова повернулась к Адольфу Иванычу:
– Вы желаете, чтобы я играла? Никогда в жизни, поняли? Только не надувайтесь, как dindon (послышалось ей или впрямь Жюстина Пьеровна издала тихонький смешок, услышав, как Ирена назвала Адольфа Иваныча индюком?..), не становитесь в позу. Я не стану играть, даже если вы немедля начнете грозиться послать меня на конюшню и содрать кожу с моей спины.
