Оливия Уэдсли - Заложница любви
– Год промелькнет незаметно, и мы с Коленом сделаем все возможное, чтобы смягчить вашу участь. Клянусь вам в этом! Теперь примите лекарство и постарайтесь заснуть.
Колен поджидал Лукана у порога камеры.
– Возьмите себя в руки, ради всего святого! – воскликнул Лукан с раздражением. – Я не надеялся на такой снисходительный приговор: ей грозило пять лет одиночного заключения. Послушайте, Колен, если вы будете так распускаться…
Он сам отвез Колена домой.
Вкусный обед, заботливая воркотня экономки, которая уже знала о приговоре и укоряла его в малодушии… Он прошел к себе в спальню. На ночном столике лежала Библия.
– Если она будет слишком страдать или заболеет, я заговорю.
Сара проснулась на следующее утро совершенно разбитой физически, но удивительно спокойной.
Судьба ее решилась.
Всего один год! Что такое, в сущности, один год? Он промелькнет незаметно.
Она оделась и выпила кофе.
Один год!
Неужели ее любовь не стоит жертвы одного года? Для любви не существует времени!
Сара не понимала, что время имеет реальность только тогда, когда воспринимается отдельными моментами; вне этого нет времени…
Она много читала об одиночном заключении и всегда жалела заключенных.
Но это была какая-то неопределенная жалость.
Только теперь, когда она сама оказалась изъятой из жизни на целый год, она поняла, какое большое значение играют в нашей жизни повседневные мелочи.
Во время длинного переезда из камеры предварительного заключения в тюрьму, которая находилась на окраине города, ее все время преследовала мысль, что она целый год никуда больше не поедет, не услышит ни замирающего хлопанья дверцы, ни грохота мотора, ни одного звука уличной жизни. Не увидит даже витрин магазинов.
Она не была любительницей «глазеть в окна магазинов», но тем не менее эти магазины играли свою маленькую, незаметную роль в ее жизни.
А когда перевозка случайно остановилась около водосточной канавы, она с нежностью посмотрела на буйные побеги травы по краям этой канавы; такие симпатичные, ярко-зеленые кустики!
Который из королей на пути к эшафоту тоже ощутил острый прилив отчаяния при виде колеблемой ветром травы?
Через несколько мгновений все эти мелочи перестанут для нее существовать, хотя и останутся на своих местах.
Она вступала в противоестественные условия жизни и уже предвкушала ужас одиночества. Губы ее задрожали, и она, точно ища помощи, взглянула на Лукана. Чтобы не потерять самообладания на глазах у конвойных, которые поглядывали на нее украдкой с живейшим любопытством, она решила не смотреть больше по сторонам.
Но и это не помогло: будущее пугало ее, как темнота ребенка, и подобно тому, как самолюбивый ребенок старается набраться храбрости, она возбуждала в себе мужество отчаяния, которое утомляет нервы еще больше, чем нравственное угнетение. Она с трудом сдерживала слезы. Хотя бы одно слово поддержки от Жюльена!
Но Жюльен был тяжело болен – Колен сказал ей, что у него воспаление мозга.
Как недавно еще она была свободна и ждала Жюльена!
Она так крепко зажмурила глаза, что перед ней замелькали красные точки.
Все это только сон – она проснется у себя дома!
Автомобиль остановился около высокой стены, расположенной полукругом, в каменную неприступность которой врезались две узкие калитки.
Лукан помог Саре выйти. Шоссе тянулось и по ту сторону стен, ослепительно сверкая на солнце; красные, как кровь, маки росли по его краям.
– Мужайтесь, – прошептал Лукан, ласково поддерживая ее под руку и подталкивая по направлению к одной из калиток. – Стоит только перешагнуть…
Но мужество оставило Сару в эту последнюю минуту: безумный, непреодолимый ужас сковал ее члены.
– Я невинна, я невинна, – шептали ее губы.
Лукан обхватил ее за талию и через ее плечо с беспокойством взглянул на конвойных, которые переминались с ноги на ногу, прокашливались в смущении и старались не смотреть в их сторону.
Крепкое объятие Лукана заставило Сару прийти в себя: оно напомнило ей объятие Жюльена в момент расставания, когда он страстно прижимал ее к своему сердцу, не переставая твердить:
– Моя жена, мое счастье, моя единственная!
Потом она увидела его лежащим на полу, и красная кровь, похожая на эти придорожные маки, заливала подножие статуи… Потом пришел его отец и сказал ей, что она своим мелочным тщеславием убила Шарля.
Зачем позволила она Шарлю снова войти в ее жизнь?
Минутная слабость или правда тщеславие?
Значит, хотя она и не убивала, она виновница его смерти. Она высвободилась из объятий Лукана и спокойно посмотрела на него, а когда он поднес к своим губам ее руки, она улыбнулась ему своей прежней улыбкой.
– Прощайте, и благодарю за все, – сказала она ему, переступая через порог калитки, которая захлопнулась за нею.
Глава 19
Небо сияло лазурью,Сердце надеждой горело,Но скрылось солнце за тучей,Счастье навек улетело.
Поль ВерленПассажиры маленькой яхты, снятой Коленом, производили в совокупности странное впечатление: они прямо ненавидели друг друга и объединялись только у ложа бесчувственного Жюльена.
Во-первых, доктор Варрон, худощавый человек мрачного вида, циник и заядлый морфинист, или упорно молчавший, или отпускавший злобные, язвительные замечания; затем капитан, подозрительно и агрессивно настроенный, и, наконец, сам Доминик Гиз, терзаемый тревогой и все время начеку, чтобы не забыть принятой на себя роли. Поистине это был корабль, одержимый нечистой силой, над которым носились злобные испарения преступных душ его пассажиров.
Колен раздобыл эту яхту у одного из своих знакомых, с которым его связывали не только обычные дружественные отношения: несколько лет тому назад Колен, благодаря своей опытности и связям, спас этого человека от неприятных последствий разоблаченных злоупотреблений.
– Уступите мне вашу яхту на месяц или на два, – медоточиво запел Колен в телефонную трубку, – для хороших знакомых, близких мне людей, которые находятся в затруднении. Мне нет надобности объяснять вам это подробнее, вы по опыту знаете, что значит превратность судьбы.
Приятель, который и своей свободой, и своим состоянием был обязан исключительно Колену, немедленно дал свое согласие, телеграфировал своему капитану и предоставил Колену полную свободу действий.
Очевидно, капитан Росер давно привык к такого рода отправлениям, без определенного места назначения; во всяком случае, он ни о чем не расспрашивал.
