Джоанна Линдсей - Мой мужчина
Но чтобы бросить в лицо «Я победил!», надо прежде всего ощущать себя победителем, а это был не тот случай.
По большому счету они проиграли оба, и меньше всего хотелось вдаваться в объяснения, как и почему. Он и приехал в город только затем, чтобы забыться.
— Уходи, Спенсер, — сказал Чад пустым голосом.
— Уйду, как только получу ответ. Она все еще свободна?
— Если речь о Мэриан, то свободна, да.
— Что еще за Мэриан?
Чад криво усмехнулся, ничуть не удивленный, что это имя ничего не говорит Спенсеру. Тот видел и слышал только Аманду и только то, что касалось Аманды. Возможно, он даже не знал, как зовут ее сестру. Однако если он все-таки заметил Мэриан, то должен был составить о ней то же впечатление, что и сам Чад поначалу.
— Я говорю о старой деве.
— Мне глубоко безразлично, свободна она или замужем, жива или мертва. Вижу, ты изо всех сил нарываешься на драку. Или, может, в душе не желаешь, чтобы я ушел?
Огрызнуться означало дать толчок к ссоре, сказать правду — и того больше. Не то чтобы кулаки Чада не чесались каждый раз при виде Спенсера, но сегодня потасовка не входила в его планы. К тому же он уже успел основательно нагрузиться, а Спенсер был трезв как стеклышко. Чад решил пойти на компромисс: раз уж через пару дней весь город будет знать, что он женится на Аманде Лейтон, молчать об этом глупо, но если говорить, то за бутылкой. Это уравняет шансы в предстоящей драке.
— Я тебе вот что скажу, Спенсер. Возьми бутылку того же, что и я, и поубавь вот до этой отметки. — Чад черкнул ногтем по стеклу. — Потом я тебе исповедуюсь.
— Исповедуешься? — Спенсер с подозрением скосил на него глаз. — Скажите, пожалуйста! Роль исповедника не по мне, приятель, так что продолжай изливать свои печали бутылке.
Он соскочил с табурета и уже был у двери, когда Чад бросил вслед:
— Тем лучше!
Спенсер остановился. Было заметно, что он разрывается между любопытством и первоначальным намерением демонстративно покинуть салун. Наконец любопытство победило.
— Дай-ка мне бутылку того же пойла, Арчи! — крикнул он бармену. — Но если кому-нибудь сболтнешь, что я пил гадость, которую вы тут продаете, я вышибу тебя из города так быстро, что не успеешь чертыхнуться.
Некоторое время он нагонял упущенное. Чад следил за ним вполглаза. Прикинув количество и видя, что бутылка все еще наполовину полна, Спенсер тяжко вздохнул, с отвращением отпил еще и сдвинул обе емкости бок к боку, показывая, что дело сделано.
— Сукин ты сын! — проворчал он. — На что только я из-за тебя не иду! Ну а теперь давай исповедуйся!
— Неплохо пошло, судя по тому, как у тебя заплетается язык.
— Еще минута — и придется выбить из тебя правду.
— Что-то не припомню, чтобы тебе хоть раз удалось из меня что-то выбить. Ладно, ладно, не надо так сверкать глазами! Тебе не понравится то, что услышишь, но можешь утешиться тем, что мне это нравится и того меньше. Идем наружу, не то и часа не пройдет, как новость разойдется по всему городу.
Арчи, изо всех сил напрягавший слух, разочарованно осел на стуле.
Снаружи все еще было довольно безлюдно, но прохожие уже попадались, поэтому Чад вывел Спенсера на середину проезжей части: известно, что выпивка понижает слух, и он мог некстати раскричаться.
— Может, хватит работать ногами? — понукал Спенсер. — Начни наконец шевелить языком!
— Начнем вот с чего… — Чад пожевал губами. — Известно тебе, что Аманда не может получить наследство, пока не обзаведется мужем?
— Да, она об этом упоминала.
— Так вот, она в таком нетерпении, что предпочла не ждать, пока за ней будут должным образом ухаживать.
— На что ты намекаешь? Если на то, что она предложила тебе брак, я тебя, пожалуй, придушу!
— Она не предлагала.
— Твое счастье!
— Она завалила меня на себя в пустом стойле на конюшне у Рыжей, которая теперь думает, что я обязан жениться.
Возможно, дело было в выпитом виски, но только вместо того чтобы наброситься на Чада, Спенсер уставился на него квадратными глазами. Его первый выпад был замедленным и не слишком метким, так что удалось без труда уклониться. Но когда оба оказались на земле и принялись мутузить друг друга кулаками, спиртное ударило Чаду уже не только в голову.
— Отойди, заблюю! — кое-как выговорил он. Спенсер поспешно откатился в сторону и вскочил. Чад осторожно поднялся. Слава Богу, тошнота быстро унялась.
— Встретимся в полдень! — прорычал Спенсер.
— В полдень я буду лежать без памяти. Ну и болван же ты, приятель! Будь я счастлив, чего ради мне напиваться? Она мне не нужна. Все это было подстроено.
— Лжешь! Как может быть не нужна такая женщина?!
— Побудь с ней рядом с мое — и узнаешь как. Аманда красива, но и только. На мой взгляд, чтобы сделать ее притягательной, ей надо отхватить язык под корень!
— Не смешно!
— А я и не шучу. Это испорченное отродье. Поверь, испорченное до мозга костей! Если тебе она по душе, предоставляю полную свободу действий. Я твой должник, если уговоришь ее не тащить меня к алтарю.
— Ты серьезно? — Спенсер впился в Чада взглядом. Чад кивнул — так энергично, что тошнота снова подступила к горлу.
— В субботу у отца на ранчо барбекю, а на обратном пути Рыжая собирается сговориться с проповедником насчет венчания. Время поджимает, Спенсер, так что поторопись, если имеешь виды на Аманду.
Глава 34
Мэриан проснулась с опухшими глазами и полностью одетая, даже в ботинках. Прошедшую ночь никак нельзя было назвать мирной и безмятежной. Она так и не взглянула на часы, даже когда законченная картина была спрятана под кровать, — просто свернулась клубочком на покрывале и забылась тяжелым сном.
До сих пор ей не случалось рисовать ни при свете лампы, ни сквозь пелену слез, да и конечный результат не порадовал. Это снова был Чад — на этот раз в стойле, на охапке сена, в расстегнутой рубашке. Выражение лица недвусмысленно говорило о том, что у него на уме.
Этот образ так глубоко врезался в память, что перенести его на холст оказалось мало — он по-прежнему помнился во всех деталях, от пятнышка на рукаве до небольшого шрама над пупком. Это был Чад как живой, и она не могла смотреть на него без сладкого трепета во всем теле. Не было и речи о том, чтобы показать свое очередное произведение хоть кому-нибудь, вот Мэриан и затолкала его под кровать.
Наверное, лучше было бы уничтожить холст, но она знала, что не сумеет, и решила, что даст краскам высохнуть, а потом свернет и припрячет, чтобы Элла Мей не наткнулась во время уборки.
Мэриан задумалась так глубоко, что так и осталась сидеть на краю постели, когда дверь без стука распахнулась. Только Аманда позволяла себе вламываться так бесцеремонно, и в самом деле, это была она — снова едва одетая, теперь уже в юбке прямо на ночную сорочку. Веер, символ вымышленных страданий, покачивался на запястье руки, которой она оперлась о косяк.
