Мередит Дьюран - Не отрекайся от любви
Какие красивые детишки у них будут!
Эмма прижала кулак к груди от внезапной боли. Натянуть холст было трудно, а разорвать – и того тяжелее. Наверняка отсюда и приступы боли.
Она видела, что Дельфина все еще ждет ответа.
– Забери собаку. Локвуд тебе вчера сказал? Он получил заявки на несколько картин. – Это же замечательно! Ты их продашь?
Эмма пожала плечами. Однажды она решила, что сожжет их и уничтожение картин станет логическим завершением истории. Но она не смогла сжечь даже первый эскиз, изображающий Энн Мэри. Она с удовольствием уничтожила бы его, поскольку он незаживающей язвой терзал ее сознание. Да, она пробовала сжечь его. Два года назад она вытащила из подвала бутылку вина и принесла из кухни еду, решив устроить себе праздник, сидя возле камина и глядя, как рисунок исчезает в огне.
Но было в эскизе что-то от нее самой, и, может быть, не только в рисунке, но и в письмах, которые она выхватила у солдата. Это часть того, что сделало ее такой, какой она была сегодня. Конечно, можно это отрицать, забыть, однако уничтожить этого нельзя. Поэтому она подальше спрятала бумаги. Все. Свидетельство ее собственного преступления и сцены злодеяний, которые она видела, слившись воедино, висели в рамах в галерее лорда Локвуда. Возможно, Джулиан видел вчера ее картины. Эмма задавалась вопросом, промелькнуло ли у него в голове, кто мог изобразить такие сцены. Что он думал о них, да и думал ли…
Она сильнее прижала кулак к груди. Планшетка корсета впилась в тело, боль почему-то принесла облегчение.
– Кузина, я должна уехать.
– Теперь? Куда? Я могу поехать с тобой?
– Я имею в виду, что мне надо уехать из Лондона. Меня ждут в Риме, я хочу заказать каюту прямо сегодня.
– Эмма!
– Думаю, я позволю Локвуду продать картины. Я покончила с ними.
– Ты можешь не говорить об этом, дорогая?
– Говорить больше не о чем, – слабо улыбнулась Эмма.
– Я этому не верю. Эмма…
– Знаешь, о чем я подумала сегодня утром? Странная мысль пришла мне в голову.
– О чем?
– Я подумала, как хорошо, что моя мама умерла раньше твоей. Мама любила тетю Анну больше жизни. Она не пережила бы ее смерти.
Губы Дельфины задрожали. Быстро моргая, она наклонилась и поцеловала Поппета в голову. Мать Дельфины умерла в прошлом году от инфлюэнцы. Кажется, впервые в жизни Дельфина тогда была выбита из колеи. Несколько недель она провела в Джемсон-Парке, помогала Эмме в саду, читала вслух по вечерам. Сначала ее голос срывался на каждой странице. Ко времени отъезда она уже могла ровно читать целые главы.
– Я тоже сегодня утром думала о маме, – тихо сказала она. – Знаешь, Эмма, я думаю о ней каждый день. Если бы только папа жил ближе к Лондону! Думаю, она на небесах тревожится о нем, совсем одиноком в продуваемом насквозь доме.
– Да. Это ужасное чувство – тревога за тех, кого любишь. – Подавшись вперед, Эмма взяла кузину за руку. – Надеюсь, за тебя мне никогда тревожиться не придется. Знаешь, кузина, я хотела бы уйти первой. Я уже на целую жизнь вперед настрадалась.
Дельфина, всхлипнув, поднялась со стула. Поппет с визгом полетел на пол.
– Не уезжай в Италию, – прошептала Дельфина, обняв Эмму. – Я буду так тосковать без тебя.
– Я должна, – мягко сказала Эмма. – Ты меня не слушала? Я поеду и буду там рисовать. С прошлым я покончила.
Вздохнув, кузина отпустила ее.
– Какая ты глупая, Эмма. Но я все равно тебя люблю. – Покачав головой, она полезла в карман. – Вот письмо.
Взяв письмо, Эмма подошла к узкому столику за ножом для разрезания бумаг.
– Это от Локвуда, – сказала она, начав читать. – Именно поэтому оно не надписано, он не хочет, чтобы о наших контактах зна… – Эмма вдруг замолчала.
– В чем дело? – подскочила к ней Дельфина. Эмма опустила письмо. У нее тряслись руки.
– Поверить не могу, – прошептала она. – Королевская академия искусств выражает заинтересованность и показе моих работ. Королевская академия!
Глаза Дельфины расширились.
– Это огромная честь! Эмма, это грандиозный успех!
Эмма смяла лист бумаги. Другие берегли бы это письмо всю жизнь, целовали его и плясали от радости.
– Дельфина, но я не могу остаться здесь.
– Эмма! Если ты ради этого не можешь остаться… Я потрясена и разочарована. И думаю, что ты едешь в Италию не ради живописи. По-моему, ты… убегаешь! – Шагнув вперед, кузина схватила ее за руку. – Ведь это так? Но почему ты бежишь? Из-за него? Конечно, из-за него! Он помог тебе в Дели. Он… вчерашний вечер… Что для тебя значит Оберн, Эмма?
– Ничего. Он для меня ничто.
– Тогда почему ты не можешь остаться? Даже я понимаю, что это самое блистательное начало карьеры, о котором только может мечтать художник!
Эмма покачала головой. Нет таких слов, чтобы она могла объяснить. Вчера вечером она не струсила, гнев сделал ее сильной. Но когда гнев начнет утихать, что будет тогда? И ведь это определенно случится. А ночи? Что, если она станет думать о Джулиане в постели, перед сном? В ночной тишине его голос будет звучать в ее голове так ясно, будто он рядом с нею. «Я искал тебя».
У нее сердце разрывается даже от мысли об этом. Пройти через это снова, позволить ему еще раз сокрушить ее? Нет, это просто немыслимо.
Эмма положила письмо на столик. Какой тонкой и маленькой кажется ее рука, разглаживающая бумагу. Никто бы не подумал, что эта слабая на вид рука способна на многое. Учинить разгром. Создать картины, вызвавшие восхищение Академии. И еще кое-что, более мрачное. Были в ее душе глубины, которые Эмма ощущала лишь смутно, которые скрывала даже от самой себя.
– Я не знаю, могу ли я это сделать, – тихо сказала она. Это походило на признание, иглы стыда жалили ее щеки, когда она смотрела на кузину. – Я не знаю, могу ли я остаться.
Дельфина, подавшись к ней, снова взяла ее за руку.
– Конечно, не знаешь, Эмма. Как можно это знать, не попытавшись.
– Ставлю сто фунтов, что следующий удар не удастся.
Джулиан поднял глаза от бильярдного стола:
– Тысячу.
– Тысячу?! – присвистнул Моруик, натиравший мелом кий. – Адамс, вы слышали?
– Слышал, – отозвался из угла молодой человек, одергивая узорчатый жилет. – Я свидетель, лорд Моруик.
– Отлично, Оберн, – тряхнул головой Моруик. – Как друг, я мог бы напомнить, что вы давно не упражнялись… но, видит Бог, вы могли бы и придержать язык.
Джулиан, наклонившись, одним ударом загнал шар в дальнюю лузу. Мужчины застонали:
– Проклятие! Это невероятно!
– Еще партию, Оберн!
Джулиан бросил кий Адамсу:
– Играйте за меня.
Моруик уже рылся в карманах, бормоча под нос проклятия.
– Отдайте выигрыш Адамсу, – сказал Джулиан. – Пусть потратит их на Оксфорд.
