Ани Сетон - Очаг и орел
Эймос подумал о Эспер почти с симпатией: бедняжка, видно, любила этого молодого рыбака. Любовь и утрата… У него самого это было. Он никогда больше не увидит лица Лили-Розы. Он вспоминал улыбку жены. Как мужественно улыбалась она, несмотря на свои страдания! Это была защитная улыбка, державшая его на расстоянии. Сначала Эймос любил жену и баловал, гордился ее утонченностью, желая смягчить собственную неотесанность, и все же он не всегда верил в ее страдания. И вот она умерла. Это случилось примерно год назад. Сейчас его мучило раскаяние, что у него не хватало терпения и выдержки, к тому же он несколько раз навещал кое-кого на Бойлстон-стрит в Бостоне.
Но что поделаешь, мужчине иногда бывает нужна женщина. А ведь ему всего тридцать два. Последнее время Эймос снова подумывал о женитьбе. Может быть, он женится на этой хорошенькой Чарити Треверкомб, девушке из хорошей семьи и темпераментной, не то что бедняжка Лили-Роза. У Чарити, конечно, есть поклонники, но когда он провожал ее домой после занятий в лицее, ее большие глаза смотрели на него очень кокетливо и она все время прижималась к его руке.
Во всяком случае, подумал Эймос хмуро, женюсь я или нет, а переезжать от Ли Кабби надо. Жаль, конечно, потому что у Ли ему было удобно жить. К тому же он собирался сначала достроить свой дом на Плезент-стрит. Но в последнее время в Ли появилось что-то странное, а тут случился этот инцидент пару дней назад. Эймос даже смутился, вспомнив его. Он спал в ту ночь, когда его разбудил какой-то неожиданный звук. Он зажег свечу и увидел Ли, неподвижно стоящую посреди комнаты в тонкой белой ночной рубашке с белой вуалью на голове. Она показалась ему удивительно красивой. Но женщина неподвижно стояла перед ним, глядя куда-то поверх его головы. «Что вам надо, Ли?» — спросил он, чувствуя, как по его спине ползут мурашки. Она вдруг посмотрела на него с удивлением и тоской, и ее полные розовые губы задрожали. Потом она внезапно повернулась и вышла, закрыв дверь, которую он тут же запер. Он подумал, что это лунатизм, но все это было ему довольно неприятно.
На следующее утро Ли была, как всегда, спокойна и держалась с достоинством. А Нат в то утро проявил к Эймосу необычное дружелюбие. Он даже спросил о работе на фабрике, что Эймос был всегда рад предложить. Нат уже не мог много заработать рыбной ловлей, так что вопрос был вполне естественным. Эймос направил его для начала на работу с сырьем, и приказчик говорил, что парень справляется. Но вот как быть с Ли? Надо постараться забыть этот эпизод как и свое новое тревожное чувство к ней, возникшее после этого. В конце концов у нее взрослый сын, и все это просто смешно.
Тут Эймос услышал шаги, и дверь в гостиную открылась. Вошла Сьюзэн с подносом, на котором стоял прекрасный чайный ливерпульский сервиз, принадлежавший когда-то матери Роджера. За ней шла Эспер с блюдом севрского фарфора, полным пончиков. Сколько суеты ради этого Портермэна, думала с досадой девушка. Лучшая скатерть, лучший сервиз, серебряные ложки, хранившиеся в коробочке на чердаке. Но Сьюзэн не называла причин такого особого внимания. Она и сама смутно чувствовала, что на это толкал ее материнский инстинкт — мистер Портермэн был теперь богатым вдовцом.
Между тем поведение Эспер отнюдь не радовало мать. Эспер молчала, движения ее за столом были неловкими, да и руки дочери рядом с хрупкими кремовыми чашечками казались большими и красными. Кажется, у Эймоса было такое же впечатление. Эспер не казалась ему привлекательной в своем старом коричневом кашемировом платье, тесном ей в плечах и в груди, с этими ее нелепыми рыжими волосами. А на ногах ее были грубые черные туфли, не его фабрики. Наверное, «Харрис и сыновья», «специальные мальчишечьи», подумал он с неприязнью.
Эймос перевел взгляд на Сьюзэн.
— У вас вкусные пончики, миссис Ханивуд, и прекрасный чай, — он не умел вести застольные беседы, но ему было жаль хозяйку, которая явно волновалась. На лбу у нее выступил пот, а щеки были настолько же красными, насколько у ее дочери — бледными.
— Может быть, вы хотели бы чего-то более крепкого, чем чай? — спросила Сьюзэн с беспокойством. — Хотя, правду сказать, осталось только немного старого сидра. Странно для таверны, не так ли?
— Да, мэм, сейчас тяжелые времена.
Эспер, замечавшая неодобрительные взгляды Портермэна, вдруг повернулась к нему.
— Только не для фабрикантов, — сказала она едко, — и не для тех мужчин, которые находятся в тылу.
Сьюзэн уронила на ковер крышку сахарницы.
— Эспер!
Эймос, вспыхнув, нагнулся и поднял крышку. Упрек был совершенно незаслуженным. Он охотно откликался на все патриотические призывы дать деньги, в отличие от других фабрикантов.
— У меня много правительственных заказов, мисс Ханивуд, — заметил Эймос ледяным тоном. — Нашей армии нужна обувь.
Эспер, смутившись, пробормотала извинение и замолчала. Мама, наверно, не принимала бы так этого человека, если бы не была вынуждена это сделать. Как жаль, что я не мужчина, подумала девушка. Тогда бы не пришлось сидеть дома. У нее была бы своя шхуна, она сама была бы капитаном. Она зарабатывала бы на жизнь благодаря морю, как это всегда делали марблхедцы. Недаром у папы его «Памятные события» начинаются словами: «Марблхедцев же всегда, и в радости и в горе, и утешало и кормило их родное море».
Но она не мужчина, и нечего предаваться пустым детским мечтам. «Все равно ничего не меняется, только мы становимся все беднее, — с горечью думала Эспер. — Говорят, надо чаще читать Библию, вера дает утешение тому, кто все теряет…».
— Хватит витать в облаках, Хэсс! Слушай, что говорит мистер Портермэн.
Девушка очнулась:
— Простите, что вы сказали?
Эймос был мрачен, но он простил Эспер ее грубость, увидев ее печальные глаза. Однако настроен он был сурово. Бизнес есть бизнес, к тому же в этом предложении он не был особенно заинтересован. Война забирала лучших рабочих, и от неквалифицированных работниц польза будет невелика.
— Я объяснял вашей матери, что устанавливаю новые машины Маккея, так что у меня сейчас мало надомной работы. Я могу подобрать для вашей матери какие-нибудь заказы, но если хотите настоящей работы, то вам лучше идти на фабрику.
Наконец она обратила на него внимание, посмотрев на него с ужасом и отвращением. Эспер никогда и не думала о работе на фабрике. Там работали только женщины, недавно приехавшие в Марблхед и жившие в новых домах, построенных фабрикантами на окраине, на Ридз-Хилл. Эспер вспомнила грязные мрачные корпуса на Скул-стрит, за железнодорожным вокзалом. Позавчера она проходила там и заглянула в окна одного из зданий. Лишь несколько тусклых масляных ламп освещали помещение. Внутри постоянно стучали машины, и она разглядела двух девушек с серыми лицами, беспрестанно нажимавших на педали. Она почувствовала презрительную жалость к ним, отбывающим здесь по двенадцать часов в день ежедневно, кроме воскресенья, без воздуха, без солнца, без свободы.
