Перстенёк с бирюзой (СИ) - Шубникова Лариса
– Верь, любая, ни словом ему не обмолвился, – Вадим взял Настю за руку и прижал ее к груди. – Так или иначе, рад, что писарь у меня такой. Когда б еще нам выпало вот так посидеть?
– Вадим, – Настя и сама улыбалась, – так тётенька вернется вскоре. Она ужо быстро порядок наведет.
– Нет, – Норов покачал головой, – дуделка-то еще пищит. Если б шла она ругаться, так уже ни песен не услыхали, ни свиста, ни смеха.
Боярышня прислушалась и разумела – правый Вадим. Одного не поняла, где ж потерялась Ульяна, отчего не настигла охальников и порядка не навела?
– Пойти, глянуть, куда тётенька запропастилась? – Настя заглядывала в серые глаза Норова и разумела – идти не хочет, двинуться не может.
Рука Норовская греет ее руку, взгляд его – обжигает. С того в самой Насте огонёк затеплился – малый, но жаркий. Сидела, глупая, силилась понять с чего все это, а думки-то врассыпную, как девки дворовые, каких поутру гоняла боярыня Ульяна.
– Что ты? – Норов убрал кудряху Настину с лица, заправил за ушко. – Отчего так смотришь? Впервой увидала? – и ответа ждал.
И ответить нечего, и смолчать сил нет. Вздохнула и высказала:
– Впервой, – безо всякой робости посмотрела прямо в глаза боярину, а вслед за тем говорить принялась да так, как всегда говорила с Илларионом, от сердца, как на духу: – Всякий день смотрю на тебя, как впервой. Утром ты сердитый, днем – добрый, а ввечеру такой, какого и угадать-то неможно. Иной раз думаю, какой ты есть? Муж бо ярый иль парень дурашливый. Чего ждать от тебя? Одно знаю наверно, с тобой рядом ничего не боюсь. Ни ворога, ни тесноты, ни темени. Ты все можешь, всех одолеешь.
– Настя, – Вадим качнулся к ней, едва лбом к ее лбу не прислонился, – если б не ты, был бы я Норовым, всяким днем бездушным Порубежненским боярином. С тобой ожил, разумеешь ли?
– Что ты, – глаза прикрыла, чуяла, как под ее ладонью бьется сердце Вадима, – не говори так. Кто я есть, чтоб слова такие от тебя принимать? Ты всегда таким был, инако откуда что взялось? Так не бывает, чтоб враз все появилось или исчезло, – задумалась на малый миг: – Иль бывает?
– Бывает, – потянулся, поцеловал гладкий лоб боярышни. – Мне одного взгляда на тебя хватило, чтоб вся моя жизнь перевернулась. Увидал в гридне своей, так и... – наново целовал в висок, в щеки. – По сию пору помню, как на косу твою глядел, когда ты ушла с теткой.
Настя и не рвалась от Норова, сидела, прикрыв глаза, и радовалась, дурёха, поцелуям его легким и словам горячим. А потом и вовсе руки протянула и положила на крепкие плечи Вадима. Тот вздохнул глубоко и обнял, обвил руками, прижал к себе:
– Кудри твои люблю, – прижался щекой к ее макушке. – Век бы любовался.
Настя прижалась к крепкой груди Норова и разумела, что счастливой стала в тот миг. Видно, потому и слов не сдержала:
– Вадим, верю тебе. Бывает...враз.
– Настя... – боярин прошептал, будто выдохнул, но более слов не кинул и все через окаянного писаря.
– Кхе, – послышался скрипучий его голос. – Ульяна Андревна порешила народец не печалить. Оставила девок скакать и Захарку-дударя не пришибла. Вон сама идет и Илью Семеныча за собой ведет.
Боярышня опамятовела и выпуталась из теплых Вадимовых рук, уселась на бревне урядно, только голову опустила низко. Не хотела, чтоб счастье ее увидали и спугнули, не желала отпускать отрадный миг, берегла малый огонёчек, что разгорался жарко в груди, согревал и радовал.
– Чего ж сидим? – Норов поднялся, потянул Настю за собой. – Идем, встретим их и воротим обратно. Дудку послушаем, а свезет, так и сами поскачем.
Боярышня и потянулась за ним мотыльком неразумным и легкокрылым, полетела к жаркому его пламени. Шла за Вадимом, ждала, что обернется, он и не подвел: оглянулся и взором ожёг. Ее едва не спалил, да и сам, чуяла Настя, сгорал.
– Что вы тут? – Ульяна, чуть растерянная, спрашивала невпопад. – Куда?
– Так веселье, боярыня, – влез дед Никеша, что шагал поодаль. – Когда еще случится?
– Да? – Ульяна оглянулась на Илью: тот стоял за ее спиной, прикипевши к ней взглядом. – Ну пусть...Ступайте...
– И ты с нами ступай, – сказал Вадим тётке, а проходя мимо Ильи, хлопнул его по плечу легонько. – И ты, боярин, не оставляй нас. Правый Никешка, когда еще доведется.
На поляне большой хороводы: девки румяные, парни удалые. Люд постарше у костерков расселся, беседы вел: где шутейные, а где и поядовитее. Промеж иных и споры случились, но дурости никто не творил. А как иначе? Свои же, порубежненцы. С ними плечом к плечу ворога встречать, дома свои оборонять и семьи сберегать.
– Настасья Петровна, айда с нами! – заманивала старшая Ольгина дочка, красивая деваха в расшитом очелье.
Настя оглянулась на тётку, а та лишь рукой махнула и встала в стороне, склонив голову, будто прислушиваясь к Илье, что опять стоял за ее спиной.
– Иди, – Вадим кивнул. – Настя, об одном прошу, не гляди ни на кого. Только на меня.
И послушалась. Пошла за красавицей, встала в хоровод, все оглядывалась на Вадима, будто боялась, что он исчезнет и огонёчек ее драгоценный с собой унесет. Тот и сам глядел неотрывно, однова только и отвернулся, когда поманил его за собой верный Бориска.
Потом и песни пошли – заунывные и повеселее, а вслед за тем крик поднялся: парни сцепились в рощице. Вот туда и двинулись Норов да пара ратных покрепче.
Настасья улучила миг и сама с поляны шагнула в сумеречную рощу. Там прижалась спиной к шершавому стволу, голову подняла к небу и прошептала:
– Господи, это твой дар? – утерла светлую слезу. – Принимаю. Хранить буду, как самое дорогое. Ведь не просила любви, сама явилась. Как угадал ты? Как понял, что счастлива стану с ним?
Вздохнула легко и уж повернулась снова идти на поляну, но услыхала голос любимый и опять потянулась к нему, как мотыль на свет. Шаг сделала, укрылась за деревом.
– Ну и что с того? – злобился Вадим.
– Боярин, ты ж ведь за Глашку мою порешил, – Настя признала голос Гуляева. – Ты ж ее спровадил подале от Порубежного. Мыслю, не первая она да и не последняя.
– Не первая и не последняя.
Потом тишина повисла, слышалось лишь тяжкое дыхание Гуляева – злобное, отчаянное.
– Обидел ты меня, боярин. Деньгой стыд ее прикрыл и мне об том ни полслова. Ты мне скажи, много таких девок порченных в Порубежном? Всех откупил?
– Тебе легче станет, коли узнаешь сколь их? – голос Норова уж слышался издалека.
Настя постояла еще малый миг, шагнула уйти, а потом рухнула в траву аккурат у ствола той березки, где благодарила Бога за дарованную любовь. Все продышаться не могла, рвала ворот рубахи, слезы сдерживала:
– Бывает....враз.... – шептала. – Господи, одарил иль покарал? За что?
Более ничего не сказала, сидела, покачиваясь, и укутывалась горькой тугой тоской. Тяжелее всего думалось о том, что Вадим вот так же, как и ее обнимал других, дарил поцелуи огневые и шептал те же самые слова.
Глава 28
– Ума лишилась? Куда? Зачем?! – Ульяна металась по Настиной ложнице, хваталась за голову, едва не рыдала. – Настасья, что в голову твою окаянную стукнуло?!
– Тётенька, отпусти, – боярышня головы не клонила, глядела прямо в глаза Ульяне.
– Настя, дочка, ты как мыслишь, у мужей завсегда совесть чиста? – боярыня унялась, присела рядом с девушкой на лавку. – Подумай, дурёха, может, разумеешь. У всякого за спиной девка есть, баба. У иного и десяток. И с того волосы на себе рвать? Бежать, сломя голову? Вадим любит тебя, только слепой не заметит. Чего там у него было, то быльем поросло.
– Сказал, что не последняя, – Настя и слезы не уронила, сидела будто мертвая.
– У каждого свой грех. Кто-то хмельное любит, кто-то руку поднимает на жену, у Вадима неуемность парнячья. Так не самое еще и зло, уж поверь мне, – тётка снова за голову схватилась. – И ведь надо было тебе услыхать такое.... Настя, я Норову верю. А даже если и были у него девки, так то простить можно. Ты ведь и сама его полюбила! Что смотришь? Думала, не вижу ничего?
