Галина Евстифеева - Ветер вересковых пустошей
— Уходи, Яромир, — твердо сказала Горлунг, словно её подменили, будто не она мгновение назад таяла в его руках.
— Но, княгиня… — начал было он.
— Уходи, — повторила Горлунг.
Растерянно глядя на неё, дружинник ушел, обернувшись напоследок один раз. И то, что он увидел, порадовало его, княгиня была несчастна, она с тоской смотрела ему в след. Ну что же, он ждал солнцеворот, подождет и еще. Оно того стоит, княгиня, усмехнулся Яромир, княгинь у него еще не было.
А в покинутом им покое, стояла звенящая тишина. Эврар отводил глаза от Горлунг, а она смотрела на закрытую дверь, и только спустя некоторое время спросила:
— Почему ты не позволил мне быть счастливой? Одна ночь — это не так уж и много.
— Ты — княгиня, а не девка блудливая, — просто ответил Эврар — люд должен тебя уважать, а не усмехаться в след. Если бы я был уверен, что по утру весь Торинград не будет знать о твоем падении, светлая, я бы не пришел, я бы никого не подпустил близко к твоему покою, только чтоб ты рада была. Но он — не тот, кого ты себе представляешь.
Горлунг склонила голову, пристыженная словами рынды своего и лишь тихо прошептала:
— Прости меня, Эврар, ты прав, как всегда.
И снова ночь, и опять слезы по Яромиру, как когда-то. Всё так же тихо, чтобы не услышал Эврар, оплакивала Горлунг свою такую горькую любовь.
* * *Утром, вспоминая былое с тоской, Горлунг встала пораньше и ушла из Торинграда в сопровождении Эврара. Они медленно шли по едва заметной тропинке, как солнцеворот назад, только тогда она собирала травы, а сейчас лишь вспоминала об этом.
Ей казалось, что все травинки в лесу словно отворачиваются от неё в укор за то, что так много их собратьев сорвала она и использовала во вред людям. Но не пойти она не могла, ибо всю ночь она не спала, сначала оплакивая свое разбитое сердце, затем — вспоминая жизнь в девичестве. Горлунг так хотела вернуть её, обратить время вспять и опять чувствовать себя нужной.
Солнце уже встало высоко над видокраем, когда молодая княгиня и её рында вышли к реке. И они увидели драккары варяжские, причалившие совсем недалеко от того места, где они вышли из леса. Их было четыре, с бортов прыгали в воду сильные, крепкие, суровые мужчины. Они выходили на берег, слегка покачиваясь, неуверенно, словно заново пробуя ступать по суше. Викинги доставали с драккар узлы и быстро разбивали лагерь. Они делали это бесшумно и сноровисто, так что сразу становилось понятно, они делают это не в первый раз.
Горлунг и Эврар с тревогой переглянулись, пока викинги их не заметили, нужно было бежать в Торинград, предупредить дружину. Но что-то заставляло их стоять на месте, словно боги шептали им, что это не враги.
— Это драккары того викинга, что приезжал в прошлый солнцеворот к князю, — сказал Эврар. Он хотел добавить, что госпожа лечила ему руку, но вовремя спохватился, Горлунг теперь не любила вспоминать о своем целительстве, хотя с утра и пошла в лес, старой тропой.
— Точно его? — встревожено спросила Горлунг.
— Да, это его, вон видишь, светлая, на носу той драккары вырезан дракон? — и рында указал ей на самую большую лодку — только на его плавучей крепости [91] был вырезан дракон. Он говорил тогда, что это символ для него, его талисман, я запомнил это.
— Может ты и прав, только пойдем скорее покуда, нас не заметили, — ответила она. Горлунг стало тревожно здесь, когда рядом столько мужчин, воинов, а их с Эвраром только двое.
— Я прав, это его драккара, вон и сам Олаф Ингельдсон, — указал Эврар.
Горлунг прищурилась и увидела его, спрыгивающего на берег. Олаф не изменился с тех пор, как она видела его в последний раз. Его волосы длинные у шеи, а на макушке доходящие до ушей, топорщились в разные стороны, короткая темная борода покрывала щеки, всё было как прежде. Олаф шел по берегу, немного шатаясь, отчего его высокая, широкоплечая фигура качалась из стороны в сторону. Вдруг, словно почувствовав её взгляд, Олаф поднял глаза, цвета холодного моря, и посмотрел прямо на Горлунг, и столько удивления и радости было в этом взгляде, что ей стало не по себе, будто увидела она что-то, чего ей видеть не надобно.
— Только поздно, уходить светлая, он уже заметил нас, — сказал рында.
И действительно Олаф, направлялся к ним, приветливо размахивая руками. И пока он подходил к ним, викинг не спускал с Горлунг горящего взгляда, Олаф смотрел так, словно давно её ждал, дожидался, а она всё не приходила и теперь, когда они, наконец-то, встретились, Олаф не мог отвести от неё взора. Не по себе было княгине от этого взгляда, живо вспомнилась ей последняя встреча с норманном, когда говорил Олаф о своем чувстве к ней. Но Горлунг быстро отогнала от себя эти мысли, это всё было давно, он уже должен был образумиться.
— Приветствую тебя, княжна Горлунг, и тебя, Эврар, — сказал Олаф, склонив голову.
— Приветствую тебя, Олаф Ингельдсон, — ответила она, рында приветственно кивнул.
Олаф жадно смотрел на Горлунг, стараясь не пропустить ни одной детали. Сапожки маленькие, словно детские, темно-вишневое платье парчовое, вытканное узорами, плащ с фибулой гранатовой, а на голове повойник. Странная привычка славянок прятать волосы в супружестве, ей нельзя прятать их, они красивые, черные, словно ночь безлунная. Повойник? Супружество? О, великий Один….
— Ты больше не свободна, — не спросил, а утвердительно сказал Олаф, так разочарованно, словно ничего страшнее с ним в жизни не происходило, улыбка померкла на его губах.
— Да, ты прав, варяг, я нынче мужняя жена, — ответила Горлунг.
— Кто он? — хрипло спросил он.
— Князь Карн, сын князя Фарлафа.
Олаф в немом изумлении смотрел на неё, Карн, этот мальчишка. Не может быть. Лицо Олафа на глазах словно осунулась, ему хотелось сорвать с её головы расшитую бордовую тряпицу, удерживаемую на голове золотым венцом, узким, словно обруч. Бросить на землю и растоптать этот внешний признак её супружества, её принадлежности другому. Может, будь она одна Олаф так и поступил бы, ведь сколько он ждал новой весны, сколько надеялся и всё оказалось за зря.
— Он же должен был взять в жены другую? — спросил Олаф, он не мог вспомнить имя сестры Горлунг.
— Должен был, — согласилась Горлунг, — а взял меня.
— Значит, ты была права, когда мы расставались. Я зря надеялся, — понурив голову, ответил викинг.
Горлунг с удивлением смотрела на него, неужели он думал о ней, надежды питал? Она же не красавица, не Прекраса, разве можно её полюбить? Она даже не знахарка. Разве могла она так пленить его сердце?
И тут в памяти Горлунг всплыло, как Олаф целовал её руки, просил уехать с ним. Неужели он серьезно? Неужели он не видит, что она недостойна любви, что она бездарна, что её не за что любить?
