Лаура Гурк - Она не принцесса
Она протянула руку и приложила пальцы к его губам, что-то горячее повернулось у него в животе.
– Не будьте сейчас таким вежливым и благородным, не извиняйтесь и не говорите, что вы так не думаете. Вы сказали, что я кокетка и соблазнительница и что я использую мужчин, чтобы добиться своей цели, и вы абсолютно правы. Я люблю делать все по-своему, и я пользуюсь тем, что имею. Я дразнила мужчин, и целовала мужчин, и вызвала у них желание обладать мной.
– Бедолаги, – пробормотал он, преисполненный жалости к себе самому.
Лючия, к великому его облегчению, убрала руку с его губ.
– Но еще в семнадцать лет я знала правду о себе. И мечтала о мужчине. Одном-единственном. О том, кто полюбил бы меня так, как я его, кто не стыдился бы меня и не хотел меня изменить. Что в этом плохого? – Прежде чем он ответил, она продолжила: – Видите ли, я очень чувственна. – Она смотрела мимо него затуманенными глазами, он не мог понять, то ли от женской романтичности, то ли от алкогольного опьянения. – Мне есть что предложить, этого хватит на всю мою жизнь. Во мне есть страсть, смех и любовь и... – Она отвлеклась, чтобы глотнуть бренди. – И я сама, – продолжала она тихим доверительным тоном. – Я знаю, что думает обо мне Хей, но он заблуждается.
Когда-то Йен считал графа приличным и приятным человеком, но сейчас он не мог думать о нем иначе, как с глубоким презрением. Несвежий товар, назвал он ее. Господи, этот идиот не разглядел прямо у себя под носом такую роскошь.
Она обворожительная женщина. Конечно, она была также и невыносимой непредсказуемой femme fatale, которая заставляла некоторых самых благовоспитанны джентльменов Англии драться, как грубых простолюдинов, и Йен не знал, доживет ли он до ее свадьбы.
– Я говорил вам, Хей – осел.
Она наклонила голову, и каштановые локоны закрыли ее лицо.
– Вы знаете, я наделала множество глупостей. Я играла в парижских игорных притонах, курила табак, жевалагашиш и даже напивалась. – Не глядя на него, она подняла дрожащей рукой бокал, словно собираясь выпить память ее прошлых выходок, затем поставила его и продолжала: – В монастыре я обычно пробиралась на кухню и воровала еду, нам давали так мало, и я вечно была голодной. Они думали, что голод исправит меня. – Она тихонько икнула. – Не исправил.
Йен улыбнулся. Ничего удивительного.
– Иногда, – рассказывала она, – я воровала уксус или оливковое масло, которое делали монахини, шла в деревню и продавала его, чтобы купить табака и покурить. Каждый раз, когда я попадалась на воровстве, монахини били меня розгами, а я ругалась и плевала на них.
В Йене снова вспыхнул гнев, и его рука с силой сжала бокал.
– По-моему, совершенно понятно, почему вы так поступали, – тихо сказал он, думая при этом, что любого дотронувшегося розгой до хорошеньких ягодиц Лючии следовало отстегать кнутом.
– Когда Чезаре выгнал меня и отправил к моим кузинам в Геную, – продолжала она, – я украла две золотые тарелки, продала их ростовщику и села на корабль, отплывающий в Лондон. Я хотела увидеть мою мать. После монастыря Чезаре не позволял мне встречаться с ней.
– А я все думал, как вам удалось самой добраться до Англии.
– Да, я вела себя очень плохо, – кивнула она, опустила голову и тихо задумчиво продолжала: – Раз или два даже позволила мужчине, который мне по-настоящему нравился, дотронуться до меня, но не более.
Черт побери, он уже знал, что она девственница. Зачем он должен это выслушивать?
– Я никогда... я никогда не позволяла мужчине этого. Даже Арману.
Йен чувствовал, что теряет самообладание. Он не был ее духовником, и ему совсем не хотелось слушать ее исповедь. Он поставил бокал, встал и взял ее за подбородок. Он решил заткнуть ей рот поцелуем.
– Он хотел, чтобы я сделала это, – опередила она его, – но я отказалась. Я сберегла себя для того единственного человека, который полюбит меня, и я стану для него самой лучшей на свете женой.
Господи! Йен отдернул руку и снова сел. Ему хотелось биться головой о стену. Но вместо этого он снова выпил.
– Я убегала тайком по ночам, чтобы встретиться с Арманом, потому что любила его. Но это не было взаимным чувством. Если бы он любил, то послал бы моего отца к черту, увез меня куда-нибудь и женился на мне. Пять тысяч су и дочь торговца оказалась более привлекательной, чем я. Но... – Она отвела волосы от лица и посмотрела на Йена.
Ее большие карие глаза заблестели.
– Не правда, будто бы я – несвежий товар.
Эти слова пробудили в его груди какое-то неведомое прежде чувство, что-то первобытное и дикое, неподвластное ему. Прежде чем он понял, что делает, бокал вырвался из его руки и полетел через комнату к камину, где раньше стоял Хей. Бокал ударился о мраморную полку и разлетелся на осколки.
Он взглянул на Лючию и увидел, что она, зажав рот рукой, смотрит широко раскрытыми от удивления глазами на то, что он сделал.
– Да никакой вы не несвежий товар, черт вас побери, – сказал он, – и не имеет никакого значения, были ли вы с мужчиной или не были. – Он встал. – Думаю, мы оба перебрали бренди. Пора отправляться спать.
Он взял у нее бокал, поставил на стол, затем, схватил ее за руки, стащил со стола. Как только ее ноги коснулись пола и Йен отпустил ее, она начала сползать вниз.
Обхватив одной рукой ее плечи, а другую просунув под колени, он поднял ее. Она обняла его за шею, еще раз икнула и уткнулась в его плечо. Когда он выносил ее из комнаты, она потерлась лицом о его шею, и приятная дрожь пробежала по его телу, удовольствие было так сильно, что он чуть не выронил ее из рук и она едва не ударилась о пол своим божественно прекрасным седалищем. Он с проклятием удержался на ногах, геройски пронеся ее через три пролета лестницы, и каждый шаг убеждал его, что если он не выдаст ее замуж как можно скорее, то сойдет с ума. Станет неистовым буйнопомешанным.
Он задержался на несколько секунд перед ее комнатой, прежде чем справился с ручкой двери, пытаясь повернуть ее. Затем уперся плечом и пошире распахнул дверь. Горничная оставила зажженную лампу, и та осветила Йену дорогу к кровати. Подойдя к ней, он сбросил Лючию на покрывало и собирался уйти, но она задержала его, ухватив за полу его сюртука.
– Сэр Йен...
Он остановился и со страдальческим вздохом повернулся к ней, но смотрел мимо нее на стену. Более сильный мужчина мог бы рискнуть и взглянуть на постель и очаровательное небесное создание в кружевной белой ночной рубашке, лежавшее на ней, ухватившись за его сюртук. Йен же не был достаточно решительным, чтобы играть с огнем.
– Что?
– Я хочу вам что-то сказать.
– Нельзя ли с этим подождать?
– Нет, нет. Я забуду.
Он в этом не сомневался. Она была так пьяна, что, вероятно, на следующий день ничего бы не помнила. Она снова потянула его к себе, на этот раз более настойчиво. Убеждая себя, что не хочет, чтобы она порвала его любимый сюртук, он опустился на колени перед кроватью и напомнил себе о таких несуразных вещах, как долг и честь.
