Тоска Ли - Царица Савская
Но играй на них, хоть я призываю тебя к осторожности. Я молю тебя. Позволь мне еще немного притворства.
Отправь свое посольство со словами, бесчисленными, как саранча, чтобы я мог поглотить их.
— Пошли за Тамрином, — велела я Вахабилу чуть позже в тот день. — Пришло время отъезда.
Глава семнадцатая
В день нашего отъезда, на рассвете, жрецы принесли в жертву быка на внутреннем дворе храма в Марибе. Было холодно: даже завернувшись в тяжелую шерстяную шаль, я дрожала в бледном предутреннем свете. Прочитав знаки исходящей паром печени, Азм помедлил, прежде чем провозгласить путешествие прибыльным. Лицо его было странным.
После я поманила его в сторону.
— В чем дело?
— Возвращение, моя царица. Оно будет… более трудным.
Что ж, с таким знамением я вполне могла смириться.
Я попрощалась с Вахабилом там же, в храме. Для непосвященных это выглядело так, словно он потерся носом с девушкой-рабыней.
Я сменила свои пурпурные платья и карминовые шелка на простую тунику, мой покров и вуаль скрывали все, кроме крошечной щелки для глаз, и я была неотличима от Шары или моих рабынь.
— Позаботься о моем царстве, — прошептала я.
— Я буду делать это так, словно твои глаза неотрывно на меня смотрят. Возвратись благополучно в новом году, царица. Пусть Алмаках дарует тебе свою милость. Да будет здоров и послушен верблюд, который тебя понесет.
Он давно стал дорог мне, мой преданный советник, мой старый друг.
Я обняла его и поцеловала, как отца.
И прежде чем покинуть храмовый комплекс, я остановилась у мавзолея, чтобы постоять над известняковой плитой на могиле моей матери, посмотреть на алебастровое лицо ее погребальной маски, украсившее плиту. Я вздохнула и коснулась невидящих глаз. Они были холодными.
Мне исполнилось двадцать четыре года, в этом возрасте она умерла. Знает ли она, что я теперь царица? Я погладила алебастровую щеку.
И помедлила еще немного, желая — надеясь — снова услышать ее голос. Но звучал только ветер и далекое рычание верблюдов. Наконец я заставила себя отойти и последовать за остальными по дамбе, за которой ждали верблюды и люди. Четыре сотни верблюдов. Семь сотен людей, считая и двадцатку Волков Пустыни. Половина каравана, подготовленного для дороги на север, к землям племени Тамрина, где мы встретимся и объединимся с еще тремя сотнями верблюдов и куда большим количеством людей.
Когда мы пересекли оазис, по которому шесть лет назад я вела свою армию, я обернулась на крошечную процессию — Вахабила и его рабов, возвращающихся обратно в столицу. Занимался рассвет, и кирпичные здания Мариба сияли золотистым теплом, алебастровые окна дворца сияли алым, как пятьдесят новых солнц. Пожелав себе запомнить увиденное, я повернулась лицом на север.
Тамрину понадобилось немало усилий, чтобы скрыть мое присутствие и объяснить, отчего Шару, меня и пять девушек, которых я взяла с собой, нужно поместить в начало каравана, где будет меньше пыли.
— Не хватит им выносливости для пути, — услышала я громкий вздох одного из его старшин, качавшего головой, глядя на паланкин, который несли двое других. А это значило, что мы в пределах слышимости Нимана и Кхалкхариба, каждый из которых взял с собой по десять человек и по пятнадцать верблюдов.
Сложнее всего было скрыть и замаскировать евнуха, поскольку все отлично знали: нубиец постоянно сопровождает меня, как тень. Теперь он закрыл лицо шарфом, а Кхалкхариб представил его своим собственным рабом и очень старался называть его Манакхум, хоть я и слышала на второй день путешествия, как он сбился.
Мы не могли вечно поддерживать эту таинственность, но я надеялась скрыть свой отъезд хотя бы до тех пор, пока Джауф не останется в нескольких днях пути за спиной. Во дворце Вахабилу пришлось непросто: он выбрал рабыню примерно моего роста и запер ее в отдаленных покоях женской части дворца. Один раз в день она появлялась на галерее, скрытая одной из моих вуалей и одетая в одно из моих платьев. Она даже сидела на моем троне в Зале Суда, склоняясь к Вахабилу, чтобы шепнуть что-то ему на ухо, после чего он провозглашал решение, выдав его за мое. Хитрость была не слишком тонка, но ее было достаточно, чтобы ненадолго скрыть мое отсутствие от всеобщих взглядов.
Я никогда не видела каравана Тамрина, который обычно состоял из трехсот пятидесяти верблюдов и почти такого же количества людей. А в первые дни мне хватало изумления и от нашей процессии, от половины будущего посольства.
Столько шума! Постоянные разговоры людей, крики старшин, которые передавали приказы от головы каравана к каждому его звену, воркование всадников со своими верблюдами, которых ценили, как не всякий ценит любовницу. Верблюды, казалось, ревут и бормочут без устали день и ночь, протестуют, когда их пытаются не пустить к колючкам или же подоить, а затем — когда расседлывают на ночь, когда поднимают утром и навьючивают тюками и сумками.
Почти сто пятьдесят верблюдов несли дары: золото, ткани и специи — обычный набор товаров Сабы, однако в количестве, которого я никогда не видела. Один верблюд был нагружен чистейшей слоновой костью. Другой — черным деревом. И еще один — рогами носорогов, страусовыми перьями и тщательно упакованными страусиными яйцами, раскрашенными и украшенными драгоценностями. Один верблюд вез врачебный сундук с алоэ и мазями, притираниями и бальзамами из мирта и ладана, другой вез сурьму и косметику. Еще три верблюда несли драгоценности, кубки, золотые шкатулки с инкрустацией из самоцветов, а также шерстяные, пеньковые, льняные ткани, окрашенные в десятки цветов. Этих даров хватило бы для трех сотен жен и наложниц, если вдруг сказки о них окажутся правдой.
Паланкин, в котором несли моих девушек, был моим собственным паланкином, сделанным и роскошнее, чем раньше, и куда более изобретательно: его можно было разобрать и снова собрать. Золотые опоры и плюмаж из перьев были завернуты в шерстяные одеяла и погружены на отдельного верблюда. Для моих одежд и сундука с украшениями понадобилось пять верблюдов, еще восемь несли на спинах вещи Шары, Яфуша и девушек.
Двадцать верблюдов, соединенных вместе веревкой, везли золотые и серебряные кисти, украшения для седел, разукрашенную сбрую, шатры, ковры, покрывала и курильницы для благовоний. Азм затребовал восемь верблюдов для себя и своих аколитов, нагрузив их идолами и предметами своего божественного культа.
С нами отправились тридцать музыкантов, в том числе и Мазор. Я колебалась насчет него, ведь он мог сообщить своим соплеменникам о моей жизни во дворце. Несколько недель назад я была полна решимости заставить его поклясться мне в верности под мечом. А музыкант зарыдал и рухнул предо мной, пытаясь поцеловать мне ногу, как только я задала вопрос, не хочет ли он посетить свою родину.
