Жизнь моя - Мишель Пейвер
— Дай мне ключи, ты, маленькая сучка, или я отберу их сам!
— Прекрасно, — пробормотала она, роясь в кармане. Затем она бросила ему ключи, и он поймал их одной рукой.
Антония повернулась и направилась к воротам. Сзади она слышала, как он с трудом завел двигатель, потом рывком пустил джип.
— Не насилуй его, идиот! Ты сломаешь коробку передач!
Он даже не взглянул не нее.
Она наблюдала, как джип, судорожно подергиваясь, едет по дороге к ферме. Чтобы повернуть, Майлз выкрутил руль. Снова взвизгнула коробка передач — он переключился на первую скорость. Она снова крикнула ему, чтобы он шел легче. Майлз завопил в ответ, чтобы она убралась, и нажал на газ.
Но вместо того чтобы идти вперед, джип двинулся назад — к краю ущелья.
Крик замер в ее глотке. Не веря, она наблюдала, как заднее колесо гладко скользнуло по обочине. Взлетели гравий и пыль. И вот колесо зависло над пустотой. Затем зависло и другое.
Майлз поднял голову и встретился с ней глазами.
Его лицо было бледным, очень бледным, и взгляд, которым они обменялись, длился вечность. Потом джип медленно завалился назад и скользнул вниз.
Она не могла крикнуть. Ее глотку сжало спазмом. Она слышала скрежет гальки, осыпающейся в ущелье. Она чувствовала горячий ветер, обдувавший лицо. Она увидела контекстные листы, трепещущие в воздухе, там, где был джип. Они были ослепительно белыми и неестественно мирными, когда крутились на ветру. Как белые птицы, взлетающие в оловянное небо.
Где-то сзади нее начала кричать Моджи. Высокий, тонкий, пронизывающий звук заполнял все пространство. Затем появился Патрик. Перепрыгнув через ворота, он схватив ее за плечи так крепко, что причинил ей боль, и крикнул ей, чтобы она оставалась с Моджи. Потом он начал спускаться вниз по козьей тропе — такой крутой, что она крикнула ему вслед остановиться, но он уже ушел.
Далеко внизу раздался мощный раскат грома, потом треск, как при лесном пожаре. Внезапно в небо поднялся черный дым. Густой, жестокий, масляный черный дым. И запах бензина. И всюду — контекстные листы: ослепительно белые и мирные, порхающие, как голуби, над ущельем.
Глава 15
Уилтон Роуд 17, Белгравия. Понедельник, 24 октября 1988 г.
В то утро, когда должно было начаться следствие, Пасморы завтракали раньше обычного. Патрик спустился вниз последним. Он плохо спал. Со времени несчастного случая он всегда плохо спал. И все время чувствовал себя усталым. Усталым, отяжелевшим и заторможенным. Была ли это печаль? Он не чувствовал печали — скорее нереальность. Глубоко укоренившееся чувство, что ничего этого не было.
Моджи, мать и отчим Майлза уже сидели в прекрасной, бело-голубой комнате для завтраков. Когда Патрик вошел, все трое посмотрели на него и улыбнулись. Моджи скользнула со стула и ринулась в кухню, сказать Наде, чтобы она принесла его апельсиновый сок.
— Ты выглядишь довольно-таки чахло, старина, — заметил Джулиан Пасмор. — Опять тебя беспокоят эти ужасные ожоги?
— С этим все в порядке, — ответил Патрик. — Спасибо.
Он занял свое место и правой рукой неловко налил кофе в чашку. В те дни он все делал неловко, но этим утром он чувствовал себя еще хуже чем обычно, поскольку был в костюме и при галстуке. Он не надевал костюм со времени выпускных экзаменов. Он чувствовал себя в нем как в смирительной рубашке.
— Может быть, надо, чтобы доктор Фостер осмотрел вашу руку? — спросила Дебра Пасмор.
Патрик взглянул на нее.
— Нет, все прекрасно, благодарю вас.
— Это не проблема, Я скажу, чтобы Надя записала вас.
Патрик поблагодарил.
Они продолжали завтракать.
Патрик пил кофе и наблюдал, как мать Майлза намазывает маслом тост — в дополнение к двум уже лежавшим на ее тарелке, которые она забыла съесть.
Они с Джулианом обменялись взглядами. Квадратное проницательное лицо Джулиана встревоженно напряглось.
Дебра отложила тост в сторону и принялась листать стопку факсов под рукой, только что присланных ее клерком.
Майлз называл свою мать царица Савская, и Патрик понимал почему. У нее были властные темные глаза на точно изваянном лице, и когда она говорила, то так сильно сжимала челюсти, что мускулы напрягались.
Она была хорошо ухоженной — в том стиле, который показывал, что она предпринимает необходимые усилия не потому, что интересуется своей внешностью, но ради тех, кто ее окружает.
Ее блестящие темно-рыжие волосы были эффектно подстрижены, на лице — минимум косметики, на ней не было никаких ювелирных украшений, кроме простенькой гвоздики из жемчуга. Сегодня, как обычно, она была одета в приталенный строгий костюм, блузу в полосочку мужского покроя и галстук-бабочку. Моджи говорила Патрику, что у ее матери дюжина костюмов, подобных этому, дюжина блузок в полоску и две дюжины галстуков-бабочек.
Из того, что рассказывал о матери маленький Майлз, Патрик догадывался, что тот ее боялся. И симпатизировал ей. И она была добрее к Патрику, чем ее муж. Причем гораздо добрее, чем он того заслуживал.
Появившись три дня назад в этом доме, он был удивлен тем, что в его пользование отдан целый этаж.
Уилтон Роуд, 17, SW1. Адрес звучал безобидно. Откуда ему было знать, что этот Уилтон Роуд окажется рядом с Букингемским дворцом. Букингемский дворец, о Господи!
Его комнаты были оазисом темно-зеленых ковров, стеганых ситцевых покрывал и сверхдлинных гардин, отгораживающих от мира. В придачу к спальне у него были роскошная ванная с плиткой цвета морской волны, кабинет и гостиная, оснащенная телевизором с плоским экраном, видеомагнитофоном и CD-плеером «Bang & Olufsen».
Целый этаж! Как будто, вместо того, чтобы завтра уехать, он останется здесь навсегда.
На другом конце стола хмурился над своей «Таймс» Джулиан Пасмор.
— «Он не похож на судью, — с удивлением думал Патрик. — Хотя, как должны выглядеть судьи?» Он подумал о том, какая жалость, что здесь нет Нериссы, чтобы помочь ему со всем этим разобраться. Но Нерисса была в Париже с Саймоном и собиралась вернуться только к похоронам. Джулиан заметил Патрику с удивительной резкостью, что его дочь, возможно, уехала туда из-за уязвленного самолюбия, так как ей не надо было давать показаний следствию.
Счастливая Нерисса, подумал Патрик. Глядя через стол на родителей Майлза, он чувствовал себя самозванцем более чем обычно. Нет, самозванец — не то слово. Он чувствовал себя гораздо хуже. Он чувствовал себя узурпатором. Он не должен был здесь находиться. Он всего этого не заслужил.
Снова ощущение нереальности. Как он здесь оказался?
Он
