Барбара Вуд - Свитки Магдалины
До того как Саул ушел, я уговорил его дать обещание никому не говорить ни обо мне, ни об этой встрече и никогда не приходить сюда. Он дал мне такое обещание.
Прошел месяц, и ко мне снова пришли. Ревека тоже искала меня по всему городу и нашла среди уличных торговцев, ослов и нищих. Она встала передо мной на колени и умоляла вернуться. Ревека сказала: «Я люблю тебя, Давид бен Иона, и мне больно видеть тебя в таком состоянии. Пойдем ко мне домой, мой отец даст тебе приют».
Однако я знал, что это невозможно, ибо все мои мысли были связаны с Елеазаром, а он оказался гордым человеком, и я осквернил его Закон.
Появление Ревеки, слезы в ее красивых глазах – мое сердце не смогло вынести этого. Я почувствовал себя столь несчастным, что оставил доходное место на рынке и устроился за городскими стенами, где меня нельзя было найти, но где, увы, клиенты встречались так редко.
Однажды, пока я сидел на земле среди жужжавших вокруг меня мух и грыз черствый сыр, передо мной остановился высокий человек в скромной одежде. Он стоял спиной к солнцу, так что я видел лишь его силуэт. Он спросил: «Сколько ты берешь?».
«Шекель за папирус и письмо, господин, и два шекеля за проводника каравана».
«Как далеко ты можешь отправить письмо?» – спросил он.
«Я знаком с людьми, которые держат путь в Дамаск, Александрию и даже Рим. Чтобы отправить письмо еще дальше, например в Таллию или Британию, вам придется найти кого-нибудь другого».
«Мое письмо не придется отправлять так далеко, – сказал он, – к тому же оно очень короткое».
«Все равно оно будет стоить один шекель, господин», – ответил я.
«Пусть так и будет». И он откашлялся, чтобы продиктовать письмо.
Я плюнул на чернильный брусок и потыкал в него кончиком пера. Потом я занес руку над папирусом, готовясь писать.
«Это письмо моему сыну Давиду, который живет в Иерусалиме, – тихо произнес он. – Я хочу сказать ему: «Мой сын, я поступил неверно, я самодовольный и богохульный человек, взявший на себя право судить именем Бога. Не я, а Бог должен был судить тебя, и все же я, поддавшись гордыне, поступил именно так. Я любил тебя больше собственных сыновей, ибо ты был сообразительным и воспылал поразительной любовью к Закону. Я был эгоистичным человеком и думал лишь о том, как ты прославишь мое имя, когда книжником войдешь в храм. Когда ты совершил те грехи, я воспринял их как личное оскорбление, а не оскорбление, нанесенное Богу. Я совершил очень скверный поступок. Я слабый, самодовольный человек и заставил страдать семью из-за своего эгоистичного горя. Из-за своего негодования я вынудил тебя держаться дальше от храма и повернуться спиной к Богу. А теперь, Давид, я прошу тебя вернуться ко мне и простить старого учителя за его гордыню».
Я смотрел на Елеазара раскрыв рот и, растерявшись, не мог вымолвить ни слова. Стоя спиной к солнцу, он казался более худым, чем прежде, и беспомощным. Его голос дрожал, его взор был обращен к небу.
Когда я хотел поцеловать край его одежды, Елеазар наклонился и поднял меня. Мы обнялись как отец с сыном. В моих руках он казался таким хрупким, коротким. Раньше я никогда не обращал внимания на телосложение Елеазара и даже не заметил, что я выше ростом.
«Ты должен пойти в храм вместе со мной, – сказал он, и на его глазах выступили слезы радости. – И снова стать моим учеником».
Но я ответил: «Я вернусь в храм не вместе с тобой, раввин, и не твоим учеником, а как один из паствы. Сделанного не воротишь. В ту несчастную ночь, когда я пал столь низко, у меня открылись глаза и я понял, что не могу быть достойным учеником Торы. Я ел свинину и смотрел на обнаженных девиц. Охваченный жаждой денег, я совсем забыл о Боге и Израиле, и тут ничего не исправишь. Саул хороший ученик, и он любит Тору. Он бы никогда не допустил безрассудства, в какое я впал, ибо он сильней меня. Поставь его, в пример, ибо тогда вы будете достойны друг друга».
Мы долго стояли так и плакали, опустив головы друг другу на плечи. Позднее, когда мы пришли домой, семья и другие ученики очень обрадовались. Когда я надел свежую одежду и омыл ноги всем, кто присутствовал, раввин Елеазар рассказал нам историю о блудном сыне.
На следующий день я встретился с Ревекой.
Бен отворил дверь лишь после того, как Джуди несколько раз громко постучала. Он удивился, когда увидел ее.
– Что-нибудь… стряслось? – спросила она. – Вы здоровы?
– Я… да. Мне хорошо. – Он потер лоб и нахмурился. – Чем могу быть вам полезным?
Джуди была поражена, увидев, как он изможден, как осунулся и устал.
– Час назад вы звонили мне. Вы просили меня приехать.
Он приподнял брови:
– Неужели? – Бен снова потер лоб. – Я просил?..
– Можно я войду?
– Да, конечно! Конечно! – Он отчаянно пытался собраться с мыслями.
Джуди прошла мимо него и затворила дверь. Разве только что сюда не приходила Энджи?
– Который час? – хрипло спросил он.
– Уже десять, доктор Мессер. Я старалась ехать быстрей… – Ее голос угас. Джуди заметила темные круги под его глазами, он был без очков, светлые волосы торчали. – Вы забыли, что звонили мне?
– Я… – Бен потер виски. – Да… теперь вспомнил. Но здесь была Энджи. Нет, подождите, она ведь ушла. Мы поссорились, и она ушла. Но это случилось несколько часов назад! Боже мой.
Бен тут же ушел на кухню, наполнил чайник водой. Чувствуя, что Джуди стоит в дверях и следит за ним, он сказал:
– Даже сказать не могу, как я увлекся последним свитком. Появилось ощущение, будто меня здесь вовсе нет, будто я вернулся на две тысячи лет назад и снова живу жизнью Давида…
– Вы сегодня получили еще один свиток?
Он посмотрел на Джуди. Казалось, что прошло так много времени с тех пор, как он видел ее на занятии. Однако занятие было совсем недавно. С тех пор многое изменилось. Давид терял память и впал в немилость. Он жил как нищий среди черни Иерусалима.
– Да, сегодня я получил шестой свиток…
– Это тот…
Бен взглянул на свои трясущиеся руки:
– Боже, что со мной происходит! Не могу поверить, эти свитки оказывают на меня такое воздействие, что я веду себя так. Боже, мне следует взять себя в руки.
– Почему бы вам не присесть? Я приготовлю кофе. Бен вышел из кухни и отсутствовал несколько минут. Он вернулся, наугад прихватив с собой листы бумаги с переводом, уставился на них и нахмурился.
– Не помню, чтобы я писал это. Помогите мне, Джуди, я не помню, писал ли я это. Однако вот он, окончательно переведенный шестой свиток.
