Анри Ренье - Ромэна Мирмо
Дамаск! Как это далеко!
И в ее памяти возник великолепный дальний город, среди зелени оазисов, у подножия гор, на границе песчаной пустыни, город замкнутых садов и свежих водометов. Ей вспомнился сирийский пейзаж, каким она его видела с высот Салайэ, куда она часто ездила в экипаже полюбоваться закатом солнца над озаренным городом. Как он был красив в этот час, со своими пальмами и минаретами, со своими несчетными кровлями, над которыми высились купола его мечетей, тяжелые желтые стены его крепости! И Ромэна Мирмо представляла себе запутанные улицы, открытые площади, переходы Большого базара, где она любила бродить. Как ей бывало приятно, вернувшись с такой прогулки, снова увидеть во дворе своего дома узкий мраморный бассейн, отражавший белый и черный камень строений, снова вдохнуть запах жасмина, раскинувшего по старым шпалерам[42] вдоль стены свои благоуханные ветви! Сколько раз она прислушивалась к журчанию воды, глядя, как покачиваются белые звезды цветов, в этом дамасском доме, который ее муж сумел сделать удобным для жилья, не нарушая его восточного облика, и наполнил драгоценными предметами: оружием, фаянсовой посудой, коврами, так отвечавшими потолкам, украшенным арабесками и выложенным перламутровыми пластинками!
Эти картины напомнили Ромэне о месье Мирмо. Судя по письму, полученному утром, он был на пути в Мешхед.
Мешхед! Это имя вдруг возбудило в Ромэне любопытство. В сущности, почему она не отправилась вместе с мужем в это путешествие по Персии? Почему не осталась в Дамаске? По-видимому, она больше, чем сама то думала, привыкла к своей восточной жизни, раз она почти сожалеет о ней сейчас. В этой жизни есть своя прелесть и своя сладость, и она охотно вернется к ней. В конце концов, для чего она приехала в Париж? Конечно, она была рада снова увидеться с Бертой де Вранкур, но Берта уже не совсем прежняя Берта. Сейчас у Берты на сердце любовь, а любовь поглощает, уединяет, отвлекает от дружбы. Берта — любовница Андрэ де Клерси. Рядом с Андрэ де Клерси что для нее Ромэна Мирмо? Пустяк.
Так кто же остается ей, Ромэне? Ромэна Мирмо иронически улыбнулась. Ей остаются старые барышни де Жердьер. Разумеется, она была рада повидаться с тетей Тиной и тетей Ниной, но что общего у нее с этими смешными особами, полными чудачеств, мумифицированными в своей узкой провинциальной жизни, сидящими сиднем в своем старом доме, расписанном Эросами и Психеями? Ее соединяла с ними только родственная связь да воспоминание о том, как они ее радушно встретили, когда, одинокой сиротой, спасаясь от тоскливой пустынности Рима, она явилась к ним в Ла-Фульри искать приют. Ромэне стало грустно. Она могла уехать, вернуться в свой восточный город, и никто бы не почувствовал, что ему ее недостает. Берте де Вранкур она не нужна, та счастлива взаимной любовью. Тетушки скоро забудут ее. Да и сама она, в конце концов, разве не такая же, как и все, эгоистка и равнодушная? Почему, например, узнав о драме, омрачившей жизнь бедной княгини Альванци, ей было не поехать тотчас же в Рим, чтобы своим присутствием дать своей подруге, по крайней мере, доказательство любви и сочувствия? Так нет же, из какого-то малодушия она все откладывала это путешествие. Теперь она корила себя в этом. Конечно, она не вернется на Восток, не заглянув в Рим и не пожив там некоторое время. Да и сколько воспоминаний зовет ее в этот город, чье имя она носит, где она так много бродила со своим отцом, чьи здания и виды были ей когда-то так глубоко привычны! Она быстро сравнила их в памяти с лесной декорацией Булонского леса. Ромэна нашла, что в нем нет линий, нет величия. Разве не то же самое и с Аржимонским парком? Зато на пикнике в Ронвильском замке, как она была рада этому итальянскому гроту, где они закусывали!
Ромэна Мирмо положила докуренную папиросу в пепельницу. Корзина с фруктами все еще стояла посреди стола. Она напомнила Ромэне ту корзину, перед которой в Ронвильском гроте Пьер де Клерси признался ей в любви; и вдруг Ромэна с удивительной отчетливостью представила себе эту сцену.
Она слышала слова Пьера, она слышала свои собственные слова. Она мысленно повторяла их себе. Чем больше она об этом думала, тем ей казалось правильнее, что она так сказала. Тем хуже для Пьера, если он не понял, если он не захотел понять! Зачем он с таким упорством продолжает ей говорить о чувстве, на которое она не хочет откликаться? В самом деле, не далее как третьего дня разве не возобновил он своих попыток с такой настойчивостью, силой и жаром, что Ромэне это было глубоко неприятно? Значит, все, чем она пыталась отвлечь Пьера от его любви, было напрасно. Пьер был настойчив, почти красноречив. И зачем она дала ему случай снова заговорить?.. Почему она не избегает встречаться с ним с глазу на глаз? Это ее ошибка; после сцены в Ронвильском гроте ей бы следовало отстранить его от себя. Она поступила неосторожно.
Эти мысли поглощали Ромэну и беспокоили ее. Однако повторные признания Пьера ни в чем не меняли ее чувств. Присматриваясь к самой себе, она была совершенно уверена, что не любит его. Он ей нравился своей молодостью, своим характером, своей внешностью, но этим и ограничивалась ее приязнь к нему. Как мог он предполагать что-нибудь другое? Эта ошибка объяснялась, вероятно, тем простым и дружеским тоном, который она приняла с ним. Но все-таки в этой ошибке сердца виноват был Пьер, а не она. Молодые люди, занятые исключительно любовью, видят ее повсюду, даже там, где ее нет. Ей нужно было бы считаться с этим, но сама она слишком мало думала о сердечных делах, и ей не приходило в голову, что другие могут о них думать. А потом, в сущности, разве не была она только предлогом для таившегося в Пьере чувства? В его годы, прежде чем влюбиться в какую-нибудь одну женщину, которую, как ему кажется, он любит, человек заранее влюблен во всех женщин.
И к тому же разве Пьер этой жаждой любить не похож на большинство людей? В самом деле, разве не все заняты любовью? Даже милейший месье Клаврэ, который отнюдь не равнодушен к прекрасному полу. Взамен великих путешествий, о которых он мечтал, он часто отплывал на Цитеру[43] и причаливал туда не раз. Берта де Вранкур и Андрэ де Клерси любят друг друга. Любовь везде. Не она ли являет на стенах Ла-Фульри, в мифологических рисунках, своих героев и свои легенды? И не ее ли образ старые барышни де Жердьер бессознательно воплотили в юной особе Пьера?
Это было настолько верно, что Ромэна Мирмо спрашивала себя, каким это образом на нее не распространяется всемирный закон? Впрочем, всегда ли так будет? Не придет ли день, когда ее одинокому сердцу станет больно принадлежать только самому себе? Да, может быть, но, во всяком случае, это время еще не настало. В этом она была совершенно уверена. Признание Пьера ни в чем ее не изменило. Этот опыт ничем не смутил мира ее чувств. Она вернется в Дамаск совершенно такой же, как уезжала оттуда. Эта мысль внушила ей спокойствие и удовлетворение. Немного устав от этих размышлений, она вдруг ощутила потребность отвлечься от них и заинтересоваться внешним миром. В ресторанный зал как раз вошло четверо, трое мужчин и женщина. Ромэна Мирмо обернулась, чтобы лучше их разглядеть. Вокруг вновь прибывших суетились с подчеркнутой услужливостью. Когда они выбрали себе столик, Ромэна Мирмо услыхала, как метрдотель, обращаясь к одному из этих запоздалых посетителей, пышно назвал его «ваша светлость».
