Евгения Марлитт - Графиня Гизела
Какой мощной и в то же время какой свободной поступью шел этот величественный чужестранец! Какая разница между ним, так человечески помогающим своему ближнему, и владельцем Белого замка! Его превосходительство целыми залпами освежающей эссенции опрыскивал вокруг себя воздух, если ему случайно доводилось находиться поблизости от «индивидуума», носящего на себе печать бедности.
Глава 16
И вот Гизела снова стояла на том самом месте, откуда только что бежала с таким ужасом. Она в молчании следовала за идущими впереди мужчинами.
Больная внесена была в дом, и с тревогой в сердце девушка ждала, чтобы кто-нибудь пришел забрать у нее ребенка.
Между тем она занимала его, указывая ему то на обезьянку, то на попугая, и подносила его близко к фонтану.
Наконец, португалец вышел снова на террасу в сопровождении домоправительницы.
Женщина, очевидно, не подозревала, у кого находился ребенок, которого она должна была взять, ибо торопливо и испуганно стала спускаться с лестницы при виде Гизелы.
– Но, ваше сиятельство, – сказала она с низким почтительным книксеном, – как это возможно!.. Носить этакого тяжелого, грязного ребенка!
И она хотела было взять его от Гизелы. Но не тут-то было. Мальчик обхватил ручонками шею графини и, закинув назад голову, разразился плачем.
– Тише, замолчи, маленький крикун! – успокаивала его почтенная женщина. – Твоя бедная мама испугается!
Но все старания переманить ребенка с рук девушки ни к чему не привели.
Португалец между тем спустился с лестницы. Сопротивление и плач ребенка, казалось, причиняли ему какое-то странное волнение, – глаза его пылали и со странным беспокойством устремлены были на маленького упрямца, все крепче и крепче цеплявшегося за нежную белую шею девушки и уткнувшегося в массу ее белокурых шелковистых волос.
Южной вспыльчивой натуре португальца, кажется, уже надоела эта сцена: он нетерпеливо потопывал ногой и несколько раз поднимал руку, точно силой хотел забрать маленького упрямца из рук девушки.
Лицо Гизелы вспыхнуло – она нерешительно взглянула на дом. Было ясно, что девушка боролась сама с собой.
При нетерпеливых движениях португальца она, успокаивая, прижала мальчика к себе.
– Замолчи, мой милый, я тебя отнесу к твоей маме! – сказала она решительным и в то же время нежно-успокаивающим тоном и твердыми шагами стала подниматься по лестнице.
Зиверт из дверей смотрел на происходившее.
Подойдя к порогу, Гизела остановилась перед стариком. Гордо выпрямившись, но в то же время склоняя свою прекрасную голову, она поистине была неотразимо прелестна в своей девственной красоте.
– На этот раз не беспокойтесь, – обратилась она к нему со слегка дрожащими губами. – Если по следам моим и идет бедствие, как вы говорили, то в эту минуту оно теряет всю свою силу, ибо дитя это разрушает его могущество.
Старый солдат, может быть, в первый раз в своей жизни опустил глаза, в то время как графиня входила в галерею.
Следовавшая за ней домоправительница отворила дверь, которая вела в комнату южной башни.
Там, на складной кровати, на чистом белье под мягким одеялом лежала бедная женщина, протягивая с беспокойством во взоре руки навстречу своему ребенку, – она должна была слышать его крик.
Гизела посадила мальчика на кровать, при этом рука ее почувствовала слабое пожатие – больная подняла ее к своим бледным, запекшимся губам. Не подозревала эта бедная женщина, какая тяжелая жертва принесена была ради нее в эту минуту гордой, высокорожденной графиней.
У Гизелы сохранилось самое неясное представление о той бурной ночи, когда она со своим отчимом искала гостеприимства в Лесном доме, да и понятно, употреблены были все усилия, чтобы уничтожить в ней все воспоминания об этом происшествии.
Она не узнала комнаты и не подозревала, что в то самое мгновение стоит на том самом месте, где когда-то слепая старуха со злобой оттолкнула от себя ее маленькую руку.
В эту минуту сердце ее щемило от какого-то необъяснимого чувства.
Глаза ее робко скользили по комнате – глубокие оконные ниши придавали ей такой мрачный, негостеприимный вид.
Старинная, как видно, немало послужившая на своем веку мебель, какую в Белом замке едва ли поставили бы и в помещении для прислуги, стояла вдоль стен, увешанных полинялыми масляными картинами в черных деревянных рамах, портретами, изображающими самые обыденные личности в мещанской до крайности обстановке… Наверно, это была комната ожесточенного старика, хотя этому минутному предположению и противоречило присутствие очень элегантных золотых часов, стоявших на комоде, и небольшого столика в оконной нише с изящным письменным прибором.
Над изголовьем кровати, на стене, висел темный занавес, главным образом произведший впечатление на девушку. Очевидно, назначением его было скрывать собой – и не от солнечного луча, ибо этот угол достаточно был удален от света, – от глаз посторонних чей-то портрет… Когда укладывали на кровать больную, занавес нечаянно отдернули на середине, отчего образовалась очень узкая щель, но и ее достаточно было, чтобы не отвести глаз от скрытого за занавесом лица. Глубокие меланхолические глаза, оттеняющие их сросшиеся брови, невольно приковывали внимание зрителя.
Гизела точно видела когда-то это прекрасное задумчивое лицо с русой бородой – может статься, в какой-нибудь из тех раскрашенных книг с германскими сагами, которые она так любила, еще будучи ребенком… Было что-то неземное в этом облике: или никогда не существовало подобного человека, или же кисть художника мастерски прописала на портрете всю историю жизни и страданий его хозяина.
И сам портрет, и вся обстановка комнаты производили какое-то безотчетно грустное впечатление на девушку.
Поспешно вынув все находившиеся при ней деньги, она положила их на постель больной. Взяв с нее обещание по выздоровлении прийти в Аренсберг, она оставила комнату.
Быстро миновав галерею, она вошла на террасу.
– Вы, как видно, очень торопитесь оставить мой дом? – раздался рядом с ней голос португальца.
– Да, – прошептала она, проходя мимо него. – Я боюсь здесь старика и… – Она замолчала.
– И меня, графиня, – добавил он каким-то странным тоном.
– Да, и вас, – подтвердила она, медленно спускаясь со ступеней террасы, и повернула к нему голову с выражением серьезности в глазах.
Она спустилась и, подойдя к фонтану, стала смачивать водой виски, в которых пульсировала кровь.
– Мщение сладко! – прокричал на террасе попугай, раскачиваясь на кольце.
Испуганная девушка видела, как португалец, очевидно имевший намерение следовать за ней, вдруг остановился как вкопанный внизу террасы, устремив взор свой на птицу.
