Эвелин Энтони - Любовь кардинала
– До встречи, Мадам, – посол низко склонился над ее рукой. Он восхищался силой духа королевы и только надеялся, что она будет на той же высоте в смысле осторожности. Как дипломат он слишком хорошо знал ум и энергию кардинала Ришелье. Чтобы его перехитрить, потребуется кое-что побольше, чем община монахинь и одна одинокая женщина.
Двумя днями позже Анна нанесла визит в Вал-де-Грейс. При ней были письма королевы-матери Гастону, окопавшемуся в своем герцогстве в Орлеане и предающемуся по внешней видимости обсуждению своих обид с Роганом и герцогом Бульонским. В письмах старая королева обливала грязью кардинала, не щадя и своего сына, Людовика, за его слабость и приверженность к разрушительной политике Ришелье. Оба они губили страну, настраивая против себя Испанию в такой степени, что договор, с таким трудом завоеванный в Ратисбоне, превращался в фарс. Ее Величество поощряло Гастона, горячо выражая ему свою привязанность и вознося неумеренную похвалу за его смелость и преданность ей. А также уговаривала окружавшую Гастона знать помочь ее младшему сыну.
Посланец Мирабеля унес эту чреватую взрывом информацию, среди которой было длинное письмо самой Анны к герцогу Орлеанскому, в котором она, выражая свои чувства, предписывала ему держаться твердо и заверяла, что он может рассчитывать на ее благодарность, когда на их заклятого врага обрушатся те же несчастья и смерть, которые он наслал на столь многих друзей как Анны, так и Гастона.
Направляясь в Люксембургский дворец на встречу с Марией Медичи, она неожиданно столкнулась лицом к лицу с Ришелье в приемной матери короля.
Почти полгода они не разговаривали друг с другом. Однажды, сразу после болезни Людовика, он при встрече сделал попытку заговорить, но Анна ее пресекла, быстро отойдя прочь, прежде чем кардинал успел сказать хоть слово. Тогда ей казалось, что им повезло, и Ришелье вот-вот лишится своего могущества. Теперь его падение стало делом нескольких недель, в крайнем случае – месяцев, пока Гастон соберет армию и пойдет на Париж. А он даже не подозревал об этом! Сейчас-то ему не выйти сухим из воды.
В Люксембургский дворец они оба пришли с одной целью – встретиться с королевой-матерью. Кардинал остановился перед Анной, не давая ей пройти. Встретив взгляд его больших серых глаз, хладнокровно ее разглядывающих, Анна покраснела. Он, казалось, нисколько не изменился. На нем были (редкий случай) кардинальская мантия и шапочка. В бороде – несколько седых волос, отсутствовавших полгода назад. Красивое, с орлиным профилем лицо чуть осунулось, в морщинах вокруг глаз проглядывала усталость. Но только и всего. Страх и отвращение волной прилили к сердцу Анны. Она покраснела до корней волос, вспомнив о замышляемых против него тайных кознях. Инстинктивным жестом она выставила перед собой руку, словно желая отстранить от себя кардинала, но Ришелье, прежде чем Анна успела среагировать, взял ее руку и коснулся пальцев губами. Легкий поцелуй, казалось, обжег кожу. Словно этот контакт, такой формальный и незначительный, на самом деле был более опасным и страстным, чем безумные объятия Бекингема несколько лет назад. И ее тело опять почти предало Анну! Ей вдруг захотелось тереть и тереть свою руку, пока не сотрется этот холодный поцелуй. Как будто губы кардинала оставили след на ее коже.
– Какой удачный случай, Мадам, – сказал он как всегда низким вкрадчивым тоном. Ей никогда не доводилось слышать грубость и резкую насмешку, которыми он славился в разговорах с другими. – Я намеревался, посетив королеву-мать, нанести и вам визит вежливости. Но может быть, вы удостоите меня своим вниманием здесь и сейчас?
Кроме них, в комнате находилось с полдюжины людей: кое-кто из знати с женами, священник и один человек из окружения кардинала. Все они не отрывали глаз от высоких собеседников, не решаясь подойти, но горя желанием услышать, что говорят друг другу эти двое, так остро ненавидящие друг друга.
– Если чувство приличия вас не удерживает, то как могу удержать я? – бросила Анна. Кардинал склонил голову, как бы извиняясь. Восемь лет назад она оскорбила его громко и публично – так, что каждый мог это услышать. Сейчас ее голос не поднимался выше шепота – хотя бы настолько она была научена горьким опытом.
– Мое чувство приличия не менее чувствительно, чем у любого человека, беседующего с вами. Я скорее умру, чем обижу вас.
– Тогда почему вы не уйдете? – потребовала Анна. – Своим присутствием вы меня оскорбляете!
– Увы, вам доставляет удовольствие при каждой возможности напоминать мне об этом, что меня крайне печалит, Мадам. – На лице кардинала играла легкая насмешливая улыбка, но в его взгляде, обычно таком ясно-холодном и замкнутом, сейчас, казалось, пряталась боль. И это побудило Анну нанести еще один удар.
– Одно-то преимущество в моем жалком и одиноком существовании все-таки есть: ваше общество, мой любезный кардинал, мне не навязывают, и я редко вас вижу. Меня преследуют, за мной следят – как будто я – преступница, а не королева Франции, и в ответе за это – вы. Пользуюсь случаем заявить, что вам нет смысла докучать мне вашими коварными речами, – я никогда вас не прощу! Надеюсь, это понятно?
– Ничего не может быть яснее, – спокойно ответил кардинал тем же ласковым голосом. Однако Анне все же удалось задеть его, так как он на мгновение отвернулся, чтобы скрыть обиду. – Но я обратился к вам через герцогиню де Шеврез, надеясь с ее помощью улучшить наши отношения, – добиться, по крайней мере, вашего прощения, если не дружбы. Не сомневаюсь, что она передала вам мои слова.
– Да, передала, – ответила Анна. Предупреждение устрашило на какое-то время даже бесстрашную герцогиню: «Скажите королеве, чтобы она не впутывалась в эту последнюю интригу». А она, Анна, не только впуталась, но ее участие стало неотъемлемым условием успеха всей затеи.
– Но судя по всему, – Ришелье сделал жест в сторону дверей в покои королевы-матери, – вы не вняли моему посланию. Скажите, Мадам, почему вы так меня ненавидите?
Вопрос был задан шепотом, но в глазах, снова обращенных к Анне, сверкало жгучее запретное желание. Между ними ничто не изменилось: он преследовал, а она пыталась убежать.
– Вы знаете, почему, – медленно сказала Анна и приложила руку к щеке, на которой не осталось и следа краски. – Вы – все тот же, каким показали себя тогда, в Туре, и все так же пренебрегаете и своим, и моим положением. Поэтому-то вы меня мучаете, а я вас ненавижу.
– Если я и мучаю вас, – возразил он, – то только потому, что вы не оставляете мне выбора. Я никогда не стремился причинить вам вред. Я хотел стать вашим другом, наставником… Но вы объявили меня своим врагом, потому что в ваших глазах я совершил преступление. Но для Бекингема это не было преступлением? Или для этого щенка, Гастона? Почему, Мадам, именно меня вы не можете простить?
