Анн Голон - Анжелика. Война в кружевах
— Если не знаешь правил псовой охоты, нужно сидеть дома за вышиванием, — тихо произнес он голосом, срывавшимся от гнева. — Вы постоянно выставляете меня в самом глупом свете. Вы — неотесанная крестьянка, невоспитанная торговка. Когда-нибудь я добьюсь того, чтобы вы покинули двор, и избавлюсь от вас раз и навсегда!
— Почему же было не позволить господину волку сделать за вас всю грязную работу, ведь он так хотел меня сожрать?
— Я был обязан убить этого волка, а ваша судьба меня нисколько не волновала. Не смейтесь, вы меня бесите. Вы, как любая женщина, полагаете, что неотразимы и что каждый с радостью готов умереть за вас. Я не отношусь к этой породе мужчин. Когда-нибудь вы поймете, если не поняли до сих пор: я тоже волк.
— Мне не хотелось бы в это верить, Филипп.
— Что ж, я смогу вам это доказать, — промолвил маркиз с холодной улыбкой, и в его глазах, как в былые дни, вспыхнули злые огоньки.
С нежностью, в которую Анжелика не поверила, он взял ее руку и поднес к губам.
— Мадам, то, что вы посеяли между нами в день нашего брака — ненависть, злобу, месть, — никогда не удастся скинуть со счетов. Имейте это в виду.
Ее тонкое запястье оказалось прямо около его губ. И вдруг Филипп изо всей силы укусил ей руку.
Анжелике потребовалась вся ее выдержка и умение вести себя в свете, чтобы не завопить от боли. Она резко отпрянула назад и с размаха наступила каблуком на ногу встававшей из-за стола Мадам, которая вскрикнула от боли.
Анжелика покраснела, потом побледнела и пробормотала:
— Пусть Ваше Высочество извинит меня!
— Как вы неловки, дорогая…
А Филипп недовольным тоном добавил:
— В самом деле, следите внимательнее за собой, мадам. Вино не идет вам во благо.
В его глазах сверкала злая насмешка. Он склонился в церемонном поклоне перед принцессой и оставил дам, чтобы последовать за выходившим из зала королем.
Анжелика приложила к укусу маленький кружевной платок. Резкая боль вызвала у нее головокружение и тошноту. Ей было дурно.
В глазах у Анжелики помутилось; она проскользнула между гостями и добралась до галереи, где оказалось намного прохладнее.
Она рухнула на первый попавшийся диван, стоявший в одной из оконных ниш. После этого осторожно приподняла скомканный платок и увидела посиневшее запястье; на нем выступили темные капли крови. С какой же яростью он ее укусил! И какое лицемерие! «Следите внимательнее за собой… вино не идет вам во благо». Теперь поползут сплетни, что мадам дю Плесси выпила лишнего и толкнула Мадам, что маркиза не умеет держать себя при дворе!
Анжелика нервно всхлипнула, сломленная горем, как маленькая девочка, которую обидели злые дети. Сколько Филипп собирался платить за ее содержание в монастыре?
Двадцать су, как за Воскресенье! Все это так глупо! Нужно просто посмеяться… но Анжелика не сдержалась и разрыдалась.
Граф де Лозен, в голубом, как у Филиппа, костюме, сразу узнал знакомую женскую фигуру.
— А теперь я собираюсь вас хорошенько отругать, — начал он, подходя к дивану, на котором она сидела. — Снова одна!.. Опять!.. При дворе!.. Прекрасная, как утро!.. Прячетесь! И где? Боже, какой позор! В уголке, столь почитаемом влюбленными, таком незаметном и так хорошо укрытом, что его прозвали «кабинетом Венеры»! Одна!.. Вы бросаете вызов всем правилам, элементарным приличиям, не говоря уже о законах самой природы.
Пегилен уселся рядом с Анжеликой и напустил на себя строгость, подобающую заботливому отцу, который отчитывает непослушную дочь.
— Какая муха вас укусила, милое дитя? Какой мрачный демон снедает вашу душу и подбивает вас пренебрегать ухаживаниями кавалеров, бежать от галантных спутников? Вы забыли о том, что небо наделило вас необыкновенной привлекательностью? Вы хотите оскорбить богов?.. Но что я вижу? Анжелика, сердце мое, этого не может быть!
Голос графа дрогнул. Он взял Анжелику за подбородок и поднял ей голову.
— Вы плачете? Из-за мужчины?
Анжелика кивнула и конвульсивно тихонько всхлипнула.
— Значит, — сказал Лозен, — это уже не ошибка, это — преступление. Ваша главная задача — заставлять плакать других… Дитя мое, здесь нет ни одного мужчины, достойного ваших слез, — ну, за исключением меня, разумеется. Но я не смею надеяться…
Анжелика попыталась улыбнуться. Она наконец смогла заговорить:
— Ничего! Я не слишком огорчилась, это все нервы… Просто мне больно.
— Больно? Где?
Она показала запястье.
— Хотел бы я знать, какой негодяй так с вами обошелся! — воскликнул потрясенный Пегилен. — Назовите мне его имя, мадам, и я потребую у него ответа.
Но она удержала Лозена.
— Не стоит возмущаться, Пегилен. Увы, он имеет на меня все права.
— Уж не хотите ли вы сказать, что речь идет о красавце маркизе, вашем супруге?
Анжелика не ответила, а лишь снова горько заплакала.
— Эх! Чего хорошего можно ждать от мужа, — заявил Пегилен, скорчив презрительную мину. — Это вполне в духе вашего избранника. Но почему вы упорствуете и продолжаете с ним встречаться?
Анжелика задыхалась от слез.
— Перестаньте! Перестаньте! — ласково прошептал Пегилен. — Не стоит так убиваться из-за мужчины, а из-за собственного мужа — и подавно! Мое сокровище, вы либо чересчур старомодны, либо больны… Впрочем, мне давно кажется, что с вами что-то не в порядке. И я не раз хотел поговорить с вами об этом… Но сначала вытрите слезы.
Граф достал из кармана чистейший батистовый платок и заботливо вытер Анжелике щеки и глаза. Она поймала его насмешливый взгляд: остроумных проказ де Лозена привык опасаться не только весь королевский двор, но и сам Людовик. Светская жизнь и распутство уже отметили морщинками уголки его рта, вечно искривленного в саркастической усмешке. Но, несмотря на это, его привлекательное лицо излучало жизнелюбие и довольство. Истинный южанин, гасконец — горячий, как солнце, и проворный, как форель, которую ловят в горных ручьях Пиренеев. Положительно, он мог согреть одним своим присутствием.
Она облегченно вздохнула, откинулась на спинку дивана и по-дружески взглянула на собеседника. Тот улыбнулся.
— Ну что, стало полегче?
— Как будто.
— Сейчас мы все уладим, — сказал граф.
И он на несколько минут замолчал, внимательно рассматривая Анжелику.
Их было совершенно не заметно из галереи, по которой сновали бесчисленные придворные и слуги. Чтобы попасть в нишу, надо было преодолеть три ступени; почти все ее пространство занимал огромный диван, высокие подлокотники которого скрывали сидящих от любопытных взглядов.
