В перепутье дорог - Наталья Алексеевна Добровольская
– Берем, все берем, договаривайтесь, когда к ним можно подъехать, я с работой определюсь тогда.
Продавать вещи из прошлого Наталья пока не стала – надо и для Барыни запас сделать, будет потом распродавать потихоньку. Хотела она закладку сделать в прошлом, чтобы Барыня ее откопала, но потом обе поняли, что так хлопот больше, а государству придется проценты отдавать, себе только часть оставить можно. Лучше постепенно Барыня эти вещи продавать будет, стараясь не вызывать к себе повышенный интерес. Что забавно – продукты, мелкие вещи и сувениры при переносе не портились и не старились, а вот картины, книги – все выглядит старым, так что вопросов они не вызывают.
«Так, значит, озадачиваю мам сбором вещей и игрушек для детей, надо еще книги и учебники поспрашивать, еще покупаю лекарства, ищу в Интернете материалы про изготовление медикаментов, рецепт дегтярного мыла и других видов простого мыла и кремов на основе растений, и еще – уроки и текущие дела. И как это все в 24 часа сделать? Но надо, время не ждет! Скоро весна, конец метелям, а значит, необходимо все успеть сделать очень быстро!» – вздохнула Наталья, закрыв книжку, куда записывала для памяти свои дела и мысли.
Глава 18. Приключения Миши в Смоленске
Пока Наталья занималась организацией Женского общества, Миша ехал дальше к Смоленску. Дорога была благополучной, больше никаких приключений не совершилось, да и старались дальше Миша с Никитой ехать с кем-нибудь вместе, надежнее было.
Сама дорога к Смоленску была неоднократно особо отмечена царским вниманием, так случилась на ней однажды интересная история, очень напоминающая происходящее в двадцать первом веке.
Павел I сразу же после коронации решил ближе познакомиться со страной и народом и заодно проверить работу местной администрации. В мае 1797 года вместе с сыновьями Константином и Александром царь отправился из Москвы в Смоленск и далее в белорусские губернии. Совсем недавно, в апреле, Павел подписал «Манифест о крепостных крестьянах», по которому барщина сокращалась до трех дней в неделю и запрещались принудительные работы в выходные и праздничные дни. Кроме того, желая видеть настоящее положение дел, император строго-настрого воспретил какие бы то ни было особые приготовления к его встрече.
Смоленская губерния, которой выпала участь первой подвергнуться испытанию монаршей инспекцией, в страхе затаила дыхание. Лучше других понимал ситуацию и нависшую над губернской администрацией опасность опытный чиновник – смоленский генерал-губернатор Михаил Михайлович Философов. Знал Философов о некоторых слабостях и привычках Павла Петровича – например, о его приверженности к быстрой, без помех и задержек, езде. Знал он и о плохом состоянии дорог в своей губернии. Времени у генерал-губернатора было в обрез. Но административный ресурс – великая сила всегда, а тем более в то время. Поэтому чиновник, несмотря на указ, срочно начинает готовиться к высочайшему визиту.
Во-первых, для встречи грозного ревизора генерал объявил общую чиновничью мобилизацию, во-вторых, приказал срочно привести в идеальное состояние непокорный исторический Московский тракт, по которому должен был ехать император, и главное – самые проблемные дорогобужские участки. В кратчайшие сроки выровняли все, что только возможно, перебрали мосты, а главное, сделали гладкий настил из хорошо подогнанных тесаных бревен на размытых недавним паводком заболоченных местах. Только в России еще возможны такие чудеса! Но для этого использовался дешевый труд простых крестьян, которые надрывались под этими бревнами из последних сил днем и ночью, все дни недели, в выходные и праздники.
Но как бы там ни было, дорога была отремонтирована. Конный поезд с царем, его сыновьями и свитой подобно вихрю несся по тесаным бревнам к Смоленску, император был в прекрасном настроении. Но когда оставался последний перегон, наехала царская карета на непредвиденный пень – село Пнево, что близ Соловьевой переправы. Оправдало село свое каверзное имечко: кинулась тут в ноги царю-батюшке серая сермяжная рать – простые мужики, брошенные господами на срочные дорожные работы, принесли слезную жалобу на крайнее свое изнурение непосильными трудами, да еще в самую что ни на есть горячую посевную пору, когда один день весь год кормит. Павел Петрович потерял контроль над собою и впал в натуральную ярость.
– Палача! Палача сюда! – закричал император, желая тут же произвести суд и расправу и казнить виноватых чиновников.
Палача обнаружить не удалось, поэтому едва живых от страха чиновников обули в невесть откуда подвернувшиеся кандалы и повезли дальше в Смоленск – для казни. На следующий день с раннего утра у въезда в Смоленск в полном составе в полуобморочном состоянии, в ожидании самого худшего, стояла вся высшая губернская власть: Философов во главе административного корпуса, комендант крепости с гарнизонными чинами и батальоном, архиепископ – владыка Дмитрий с духовным причтом. Все трепетало!
И вот, наконец, вдали показался строй всадников и карет, Смоленск ударил во все колокола, закадили, запели священнослужители. Преосвященный Димитрий, подавшись вперед, осенил крестом вышедшего из кареты Павла и попытался начать речь.
– Не надо! – оборвал царь архипастыря и, следуя ритуалу, направился вверх, к Успенскому собору, где все было готово к торжественному молебну.
Но у входа в собор Философов неожиданно заступил царю дорогу и встал в дверях, раскинув руки.
– Это что еще такое? – не столько рассердился, сколько поразился Павел.
– Государь, в Писании сказано, гневные да не войдут во храм Божий, входить надо со смиренным сердцем, а ты, государь, во гневе.
– Я на тебя не сержусь.
– Да ни на кого не надо сердиться. Узнай наперед, как да что, а голову отрубить завсегда успеешь.
Павел Петрович полуобнял генерал-губернатора и вошел с ним в собор. Богослужение шло долго, утомительно, и у умудренного летами и службой Философова было время объяснить императору, что треклятую дорогу правили и мостили по его личному распоряжению, а иначе царский кортеж и за месяц не добрался бы до Смоленска. Павел Петрович вспыхивал, как серная спичка, но и перегорал почти с той же скоростью.
– Я больше не гневен, я равнодушен. Прощаю всех!
С арестантов совлекли железо, а немного погодя даже наградили. Короче говоря, все остались
