Жюльетта Бенцони - Страсти по императрице. Трагические любовь и судьба великих женщин
К несчастью, в Берлине английская принцесса, явно тяготевшая к скандальным сравнениям, а они редко были в пользу Пруссии, не пользовалась любовью и уважением. Бисмарк быстро учуял врага в этой высокой молчаливой женщине, которой удалось так быстро завладеть умом мужа и приобщить его к принесенным ею с собой идеям либерализма и миролюбия. Когда Фридрих, решая военные вопросы, покидал ее по необходимости, Викки жила в изоляции, как какая—нибудь королева Испании. Находила себе утешение в мыслях о муже, занималась воспитанием своих семерых детей (исключая Вильгельма — очень быстро у нее забрали), поддерживала интенсивную переписку с матерью; кстати, окружение ее наблюдало за этой перепиской с подозрением, но, естественно, не смело обвинить жену наследника престола в шпионаже в пользу Англии.
Долгие годы Викки с горечью пришлось наблюдать, как старший сын все больше от нее отдаляется, высказывая лишь Бисмарку свое восхищение и честолюбивые желания. Мать первая обнаружила: сердце юного Вилли не что иное, как один из органов кровообращения.
Когда ужасная болезнь стала подтачивать здоровье отца, будущий Вильгельм II Проявил лишь легкое сожаление, увидев в ней возможность взойти на императорский трон намного раньше, чем надеялся.
Но вернемся в Сан—Ремо: императорская корона прибыла туда по назначению в аллегорическом виде — простой синей бумажки, которую телеграфист передал в руки одному из адъютантов. Эту новость Фридрих уже ждал: получил первую телеграмму с сообщением — состояние отца резко ухудшилось. Жене, обеспокоенной тем, что ему предстоит сделать, и опасавшейся, что неизбежная поездка в Берлин в разгар зимы повредит его здоровью, он лишь прошептал едва слышным голосом, на что обрекла его болезнь:
— Есть в жизни ситуации, дорогая моя Викки, когда человек обязан рисковать. Мы уедем из Сан—Ремо, сразу как мое присутствие в Берлине станет необходимым.
Будущая императрица посмотрела тяжелым взглядом на лечащего врача мужа. Этого англичанина направила королева Виктория, и, коли уж приходится выносить присутствие у постели больного немецких врачей, сэр Морелл Маккензи — единственный, кому она доверяет: в своем ремесле он признанный авторитет. На молчаливый вопрос принцессы врач ответил улыбкой, имевшей целью лишь ее ободрить.
— Мы примем все необходимые меры предосторожности, мадам, чтобы… император совершил эту продолжительную поездку без чрезмерных страданий.
Он и принял эти меры, когда 10 марта Фридрих III со своей свитой выехал из Сан—Ремо на поезде. Монарх путешествовал лежа и получил строжайший запрет издавать хоть малейший звук. С королем Италии Виктором Эммануилом II, сопровождавшим его до самой Швейцарии, объяснялся исключительно с помощью вырванных из блокнота листков бумаги — императрица, ни на секунду его не покидавшая, помогала писать слова.
В Лейпциге в поезд сел новый пассажир — Бисмарк: приехал приветствовать своего нового повелителя. Встреча получилась протокольной и очень прохладной. Их не связывали чувства дружбы и уважения, и император уже знал: канцлер предпримет все возможное и невозможное, чтобы воспротивиться его политике — на проведение ее у него, он надеялся, хватит времени. Что касается старого льва, то он прикидывал молча и хладнокровно, сколько еще времени болезнь даст прожить государю. Возможно, Фридриха прямо сейчас сошлют в его имение Варзин, к большим деревьям — он так их любил, но они никоим образом не заменят ему опьяняющую игру во власть. Бисмарка, однако, тут же успокоили.
— Мы сохраняем наше доверие к вам, — сказал ему Фридрих; он понимал, что отбавка канцлера вызовет возмущение армии. — Надеюсь, что мы сумеем примирить Наши воззрения во благо империи. — «Примирить»? — Странное слово в понимании Бисмарка! Он и не понимает смысла этого слова и не собирался мириться с людьми, против которых готов сражаться. Ничего не ответив, ограничился глубоким поклоном и вернулся в свое купе.
В Берлине на вокзале Карлоттенбург прибытия поезда ожидал новый наследник, принц — предвкушал момент, когда воочию убедится в состоянии здоровья отца. Закутавшись в доломан и подняв воротник, окруженный своим генеральным штабом, Вилли смотрел на дверцу императорского вагона с нетерпением, которого не доставало сил скрыть: надеялся увидеть носилки. Не должен император стоять в буране, яростно кружившем над Пруссией…
Ждали поезда и тысячи берлинцев, они пришли к вокзалу, чтобы тоже приветствовать дорогого им принца. Когда поезд въехал в здание вокзала, зазвонили все колокола города, а по бокам длинной красной ковровой дорожки сверкающим плотным строем выстроились гвардейцы.
Внезапно раздались радостные крики толпы: появился император — именно император, а не больной на носилках. Стоя на подножке вагона, в мундире с высоким воротником, надежно прикрывавшем ужасную дыхательную трубку, в каске, положив руку на эфес сабли, Фридрих III слушал гром радостных приветствий и ощущал на себе удивленный взгляд сына…
Император затратил героическое, но изматывающее усилие на то, чтобы предстать перед народом в парадной форме. По прибытии во дворец Карлоттенбург ему пришлось лечь в постель. На все упреки жены в крайней неосторожности он отвечал улыбкой, в которой читалась радость от того, что на него нахлынула огромная волна любви народа.
— Счастье — лучший лекарь, Викки! Постараюсь протянуть подольше… сколько смогу. При хорошем поведении и прекрасной организации жизни это вполне возможно.
— Хорошее поведение? При такой тяжелой работе — уделе монарха? Если бы вы позволили мне взять на себя часть этой работы, разгрузить вас!
— Не хочу заставлять вас бороться с Бисмарком. Вы всегда враждебно относились Друг к другу, и надо бы унять эту неприязнь. Работа будет выполняться, не беспокойтесь!
И правда, умирающий взялся за дело с героической энергией. Сразу по восхождении на престол он обнародовал три рескрипта: в первом заявил о своей верности принципу «конституционной и мирной» монархии; во втором изложил свою программу правления, настаивая на религиозной терпимости и сглаживании социального неравенства; наконец, в третьем дипломатично воздал должное деятельности князя Бисмарка, но призвал все народ Германии помочь ему исполнить тяжелую задачу, выпавшую на его долю.
К сожалению, из этих трех рескриптов Бисмарк дал ход лишь третьему: едва болезнь несчастного Фридриха снова дала обострение, моментально развязав руки канцлеру, — тот жестоко подавил выступления социалистов и дал почувствовать кнут Эльзасу и Лотарингии.
Император продолжал бороться с раком и смертью так отважно, что это вызывало восхищение. С полностью пораженной глоткой, он продолжал принимать королей, съезжавшихся со всей Европы на похороны старого Вильгельма, — императрице пришлось вместе с сэром Мореллом Маккензи проявить всю свою энергию, чтобы запретить императору присутствовать на нескончаемой похоронной панихиде в сибирские холода. Сам он требовал, чтобы жизнь его была отлажена, как часовой механизм. Вставал девять утра, спускался вместе с Викки в оранжерею к половине десятого, совершал короткую прогулку в сопровождении супруги и врачей, затем работал до обеда и обедал в семейном кругу. Потом послеобеденный отдых, встреча с канцлером и наследным принцем, занятия государственными делами до восьми вечера. Затем ужин; спать он ложился ровно в десять вечера.
