Сергей Степанов - Любовь и разлука. Опальная невеста
Послы спорили до хрипоты. Сапега грозился все бросить и ехать в Литву на сейм просить посполитого рушения на упрямых московитов. Несколько раз польские комиссары делали вид, что прерывают переговоры, и покидали Деулино. За ними посылали дворян, уговаривали возвратиться. Русские послы тоже отъезжали и выжидали за деревенской околицей, когда прискачут шляхтичи и будут просить их вернуться. Так всегда происходило во время съезда великих послов. На самом деле перемирие было нужно обеим сторонам. Вопрос заключался лишь в цене. В очередной раз отъехав из Деулино, боярин Шереметев предстал пред очи государя Михаила Федоровича.
– Не обидится ли великий канцлер? Не отъедет ли домой? – тревожился царь.
– Нет, государь. Ляхи хотят перемирия, но дорого просят. Требуют уступить им Смоленск, Белую, Дорогобуж, Рославль, Чернигов, Стародуб, Новгород Северский, Почеп, Трубчевск, Серпейск, Невль, Себеж, Красный да волость Велижскую с тем, что к той волости исстари потянуло. Знают, что пока в плену Филарет Никитич, у нас руки связаны.
– Что поделаешь, так Бог судил! – вздыхал царь. – Придется отдать им все, что попросят. Лишь бы вызволить батюшку из неволи!
Наконец с польскими комиссарами удалось договориться. Составили условия перемирия сроком на четырнадцать лет и полгода. Русские хотели на двадцать лет, но польские комиссары заупрямились, и пришлось уступить. По условиям перемирия к Речи Посполитой отходили захваченные поляками города, в том числе Смоленск. Зато поляки обещали вывести отряды лисовчиков и чаплинцев и заставить покинуть московские пределы черкасов, а самое главное – вернуть ростовского митрополита Филарета Никитича и других знатных пленников.
В крестьянской избе села Деулино собрались послы и комиссары. На золотом блюде внесли два креста – римский для поляков и православный для русских. Один за другим к блюду подходили участники переговоров, брали крест, православный или латинский, и прикладывались к нему губами в знак верности заключенному перемирию. Только велижский староста Гонсевский показывал свой гонор, требуя развести прямые рубежи между Велижем, Белою и Торопцом. Староста положил под крест память рубежам, но боярин Шереметев в сердцах скинул с блюда бумагу, сказав, что она к посольскому делу непристойна. Гонсевский вспыхнул, схватился за саблю. Великий канцлер Сапега бросил несколько слов на латыни, и староста смирился. Со слезами на глазах Гонсевский взял крест и поцеловал его.
Условия Деулинского перемирия были очень тяжелыми. Однако договор подвел черту под многолетней Смутой, истерзавшей Московское государство. Все русские города облетела радостная весть, что Смута закончилась, и всюду люди ломали шапки, обнажали головы на морозе и истово крестились, благодаря Господа за то, что им довелось дожить до мирного времени. Когда весть о перемирии достигла Тобольска, ликовали и русские, и пленные литовцы, надеясь вернуться домой. Ради счастливой вести воевода Куракин простил приговоренного к казни морского плотника, и он тоже радовался перемирию и своему спасению.
В Тобольске обсуждали предстоящее возвращение Филарета Никитича, а в Москве уже готовились встречать дорогого гостя. В июне месяце первого дня боярин Шереметев и князь Мезецкий в сопровождении дворян и стрельцов приехали на условленное место под Вязьмой. Вскоре появились польские комиссары, сопровождаемые свитой из шляхтичей. Послы и комиссары съехались на лугу, обменялись несколькими словами, потом вернулись к свите. По сигналу трубы на луг выпустили пленников. Они шли навстречу друг другу в высокой траве, на краткий миг остановились посередине луга, глянули друг другу в очи и быстрым шагом двинулись к своим. Едва Филарет Никитич приблизился к послам, как они пали на колени.
Филарета Никитича было указано встречать тремя встречами. Первой встречей должны были приветствовать в Можайске боярин Василий Морозов да окольничий Федор Бутурлин. Второй, более почетной встречей в Звенигороде – боярин князь Дмитрий Трубецкой да боярин князь Дмитрий Пожарский. Однако окольничий Федор Бутурлин бил челом государю, что ему меньше князя Дмитрия Пожарского быть невместно. Кроткий государь переменил порядок, указав на первой встрече быть Пожарскому, а на более почетной – Бутурлину. Но Бутурлин не успокоился и бил челом на Пожарского, что князь Дмитрий написан в первой встрече в больших, а он, Бутурлин, на второй встрече писан в числе других, а ему, Федору, меньше князя Дмитрия быти не мочно.
Для рассмотрения челобитной созвали Боярскую думу. Федор Бутурлин положил перед боярами старинную грамоту, из коей следовало, что дед Пожарского был губным старостой. Неведомо, где окольничий раздобыл сию грамоту, в роду Пожарских такую не сохранили. Губой называли округ, входивший в уезд. Губных старост выбирали из местных дворян, ниже были только земские старосты, коих ставили из лучших черносошных крестьян. Спросили Пожарского, что он ответит против уличающей грамоты.
– Да, дед ходил в губных старостах, – признался князь. – Невысоко место, спору нет! Но Пожарские всегда честно служили, куда их выбирали.
Бояре крепко задумались, уставя в пол длинные брады. Бутурлин был прав, его род выше Пожарских, чьи предки служили всего лишь губными старостами. Но порядок встречи государева отца был уже расписан, переменять заново некогда. Царь Михаил Федорович умоляюще посмотрел на окольничего:
– Федор Леонтьевич! Уступи ради великой радости! Пусть встреча батюшки будет без мест, а отечеству твоему в том порухи нет.
Месяца июня 14-го дня на память святого пророка Елисея государь, царь и великий князь Михаил Федорович всея Руси встречал отца своего Филарета Никитича за Тверскими воротами в четырех верстах от города. С великим государем шли служилые люди по отечеству – бояре и стольники, и стряпчие, и жильцы, а также приборные люди – стрелецкие головы, сотники, стрельцы и пушкари. Митрополит ехал в санях чести ради. Лошади с трудом волокли расписные сани по летней дороге. Полозья взрывали песок, поднимая клубы пыли. Государь вступил прямо в пыльное облако, трепеща от желания увидеть отца. Последний раз он видел его еще до отъезда Филарета под Смоленск, где русские послы превратились в пленников. Филарет помнил сына отроком и сейчас, когда рассеялась пыль, узрел его уже взрослым, обросшим мягкой бородкой и облаченным в царские одеяния. Царь поклонился в ноги отцу, припал губами к его руке и залился радостными слезами. Филарет нежно гладил сына по парчовым бармам и не мог произнести благословение из-за охватившего его волнения. Все чины Московского государства от мала до велика стояли на пыльной Волоцкой дороге, со слезным умилением наблюдая встречу отца и сына.
