Ирена Гарда - Мессалина. Трагедия императрицы

Император же так верил в тайну его встреч с другими женщинами и свою славу добропорядочного мужа, что, скорбя о падении нравственности среди граждан Рима, выпустил с подачи Палланта несколько указов о добропорядочном поведении женщин. В них говорилось, что свободная женщина, вступившая в отношения с рабом, сама становится рабыней, если адюльтер произошел без ведома хозяина раба, или остается свободной, но ее дети попадают в рабство, если хозяин раба был осведомлен о его похождениях. Народ слушал, как глашатаи зачитывают указы, и просто диву давался: как у Клавдия поднимается рука писать подобную чепуху, если его жена — одна из самых развратных женщин в Риме?

Но это будет немного позже, а пока сладко улыбавшаяся Мессалина, прижав руки императора к своей полной груди, посмотрела на него с восхищением и любовью, но тут же с выражением печали на прекрасном лице отвела глаза:

— Мой супруг и император, я пришла по твоему зову.

— Рад тебя видеть, дорогуша. Но почему у тебя такой вид, будто наелась кислых яблок?

— Мне бы не хотелось говорить об этом. У тебя и так слишком много дел, чтобы заниматься всякой ерундой.

— Позволь мне самому судить о том, что достойно моего внимания, а что — нет.

Мессалину не надо было просить дважды. Словно через силу, потупив очи, она прошептала, разглядывая мозаику на полу:

— Кое-кто во дворце не ценит твоих щедрот и оскорбляет твой дом, предаваясь разврату.

Услыхав о предательстве, Клавдий нахмурил брови:

— Ты о ком? Говори, не бойся. Зло должно быть наказано.

— Ты на меня рассердишься. Скажешь, что я свожу счеты. Сестры Калигулы теперь в фаворе. Кто я такая, чтобы обсуждать их поведение?

От хорошего настроения императора не осталось и следа, и он тут же пожалел, что начал разговор, но, может быть, ничего страшного не произошло, и Мессалина слишком близко к сердцу принимает мелкие шалости своих нелюбимых родственниц?

— Так что случилось? Не томи — меня ждет с отчетом Каллист, который должен отчитаться по поводу той раздачи горожанам хлеба и мяса, которая состоялась по случаю моего прихода к власти. Должен сказать, что она нам дорого обошлась, тем более что Гай Цезарь оставил пустую казну… Так что там случилось с моими племянницами?

— Да ничего страшного не произошло. Просто, насколько я знаю, одна из сестер, так рьяно рассказывающая всем о своей любви и благодарности к императорской особе, на самом деле путается с Сенекой Младшим. А ведь у нее есть муж! И это вся благодарность за то, что ты вытащил ее с Понтийских островов, где она ходила в затрапезах и торговала на базаре выловленными губками. Кроме того, в свете твоих указов о незыблемости домашнего очага, это просто вызов императору, почти что оскорбление его величия.

— Да о ком, ларвы тебя забери, ты говоришь? — В императорских глазах мелькнули молнии. Он был готов простить многое, но то, что одна из его племянниц, вместо того чтобы отблагодарить по-женски дядюшку, отдается какому-то проходимцу, было выше его сил. Он хотел и боялся услышать имя неблагодарной твари, опасаясь, что это будет рыжая бестия Агриппина, чьи прелести вызывали у него далеко не родственные чувства.

Мессалина прекрасно понимала, какие мысли бродят у мужа в голове. Но ничего, она еще разберется с Агриппиной, а пока стоит отделаться от ее тылов. В притворном смятении она опустила глаза:

— Это Ливилла.

— Хвала Юпитеру! — непроизвольно вырвалось у Клавдия, но, поймав изумленный взгляд жены, он тут же нашелся: — Я хотел сказать, что я благодарю Юпитера за то, что мы может погасить скандал еще до того, как он выплеснулся за дворцовые стены. Ливилла не умеет ценить то, чем обладает по воле богов? Я научу ее хранить честь семьи! Где Сабин? Пусть возьмет под стражу обоих! И позовите Нарцисса! Надо подготовить указ: за прелюбодеяние Ливилла отправляется в ссылку на Пандатерию, где у нее появится время подумать о предназначении женщины… Ну вот, я уже забыл, зачем тебя звал… У тебя есть ко мне дело?

— Нет-нет, дорогой. Я слишком ценю твое время, чтобы отнимать его по пустякам. Ты не будешь возражать, если я навещу Силия и его супругу? А то получается как-то некрасиво: полгорода было на их свадьбе, а я пропустила такое событие и даже не удосужилась познакомиться с женой нашего дорогого Гая. Досадное упущение, ты не находишь?

— Конечно, сходи к ним в гости. Род Силия древний и заслуживает того, чтобы мы уважительно относились к его представителям. Впрочем, я не слишком доверяю красавчикам. Передай Юнии Силане, чтобы крепче держала своего муженька в руках. Не хотелось бы, чтобы их брак закончился скандалом. Красивая жена — это еще полбеды, а красавец муж — это уже катастрофа. Впрочем, может, у них все обойдется. Гай, кажется, умный парень и не наделает глупостей. Хорошо тебе провести время!

— И тебе того же, дорогой! — С этими словами она покинула супруга, изо всех сил стараясь не показать, что ее больно ранили напутственные слова мужа. Последнее время в ее сердце поселилась тайна: Мессалина была влюблена. Страстно. Безумно. Как любят только раз в жизни, да и то далеко не все.

Гай Силий стал ее наваждением. По ночам, лежа в постели, она металась на скомканных простынях, представляла себя в его объятиях и металась по постели, мечтая почувствовать рядом его тело. Мнестер получил отставку и чуть не угодил в Мамертинскую тюрьму за то, что попытался выяснить, кто такой Гай — имя, которым она звала его в минуты страсти.

Боясь огласки, Мессалина сдерживалась из последних сил, пытаясь объяснить частые встречи с молодыми супругами случаем или необходимостью, но предлогов каждый день становилось все меньше, а желание видеть возлюбленного все сильнее. Конечно, можно было наплевать на условности и позволить себе насладиться любовью прекрасного патриция, тем более что он сам был неравнодушен к ее чарам, но она еще цеплялась за видимость благополучного брака с Клавдием, как моряк хватается за обломок мачты в тщетной надежде, что сумеет добраться на нем до спасительного берега.

Может быть, если бы Клавдий не вернул из ссылки Агриппину, то все бы и обошлось, но когда Мессалина застала ее однажды в императорских покоях, вся ее гордость встала на дыбы. Особенно привело ее в бешенство лицемерие, с которым Агриппина общалась с некогда высмеиваемым ей же шутом брата. Куда девались ядовитые шуточки, доводившие его до слез! Оказалось, что она всегда любила доброго дядюшку, а все ее ядовитые высказывания были сказаны под давлением брата. Теперь же, слава богам, она может воздать ему все, что полагается, не боясь оказаться в ссылке или, того хуже, на Гемониях.