Вирджиния Нильсен - Пылкая дикарка. Часть вторая
Бешенство охватило ее.
— Сказочку?
— Не следует сбрасывать со счетов такую возможность, разве я не прав? Жардэн не располагает никакими доказательствами этой истории, и совершенно невероятно, чтобы такое дело, о котором он говорит, происходило в полной тайне в таком городе, как Новый Орлеан или даже в другом месте. Слугам всегда известно гораздо больше, чем мы себе представляем…
— Я не верю, не желаю тебя слушать. — Орелия закрыла ладонями уши.
— Дорогая, прошу тебя. Не будем ссориться. Скажи, что ты выйдешь за меня замуж.
— Как ты смеешь просить меня об этом, полагая, что моя мать была дикаркой?
— Орелия, я ведь люблю тебя, а не твою мать. Даже если бы она была орангутангом, я все равно любил бы тебя!
— В этом нет ничего смешного, Алекс!
— Нет, согласен с тобой. Извини меня. Так ты выходишь за меня замуж или нет?
Она покачала головой. Слезы не позволяли ей вымолвить ни слова. В эту минуту она хотела только одного — как можно скорее уйти от него, чтобы он не видел, как глубоко ранят ее его слова. Она видела все его неуклюжие попытки пощадить ее чувства, продемонстрировать ей, что его семья была одной из тех семей в Новом Орлеане, которая никогда не упоминала о своих родственниках со смешанной кровью. Тем самым он лишний раз подтверждал, что на самом деле верит, что эта жалкая дикарка с болот была ее матерью!
Повернувшись, она схватилась за ручку двери. Рванув ее на себя, она ринулась вон из комнаты и быстро взбежала по лестнице наверх.
— Какой вздор! — воскликнула мадам Дюкло, когда Орелия призналась ей в том, что виделась с Алексом, и описала ей всю сцену. Судя по всему, она не очень сильно расстроилась. Она тут же села за свой маленький письменный столик, вынула перо и чернила. — Не обращай на это внимания, — посоветовала она ей.
— Если вы собираетесь писать Мишелю, — сказала Орелия, осушив слезы, — то прошу вас сообщить ему, что я не верю ни одному слову той истории, которую рассказал мне Алекс. — Она не могла в это поверить, так как для этого ей нужно было расстаться со всеми своими иллюзиями.
— Обязательно скажу, — пообещала мадам Дюкло. Но она писала Мишелю по совершенно другому делу.
Мадемуазель Клодетт, испытывая страшное стеснение, явилась к ней в апартаменты и напомнила мадам, что она запаздывает со второй выплатой за комнаты и стол. Мадам просила в письме Мишеля передать ей деньги, которые он обещал привезти из Нового Орлеана. Она не говорила об этом с Орелией. Если Мишель проиграл все обещанные им деньги, то она об этом сообщит ей позже, а сейчас, конечно, для этого был неблагоприятный момент.
Когда мадам предложила Орелии сыграть в карты, она отказалась под предлогом сильной головной боли. Она ей ничего не сказала по поводу сделанного ей Алексом предложения. Жульенна помогла ей раздеться и лечь в постель. Орелия лежала в кровати в своей легкой хлопчатобумажной рубашке, с открытыми глазами и вновь переживала те минуты, которые она провела с Алексом в библиотеке.
Когда она думала о его поцелуе, то все еще чувствовала странную дрожь в губах. Она вспоминала его жесткие светло-коричневые волосы, завивавшиеся у него на затылке, возле самой шеи, и ей очень хотелось поворошить их руками. Как ей давно хотелось это сделать. Вспоминая его нежный взгляд, когда он сказал: "Я хочу, чтобы ты вышла за меня замуж", — она почувствовала восхитительную, охватившую все ее тело слабость — свидетельство ее сдачи на милость победителя, ее ответа на все его чувства к ней.
Он обладал всем, о чем только можно было мечтать любому мужчине. Он был сильный, способный, уравновешенный человек, готовый всегда прийти к ней на помощь, — что он продемонстрировал, когда на нее неожиданно на балу напала Нанетт. Алекс страстно любил Орелию, хотя и постоянно поддразнивал. Он был достаточно восприимчив, и поверил ей, когда она признала Ивана Кроули своим отцом, хотя и пытался сохранить в тайне его личность.
Вот почему ей было так больно от того, что Алекс не верил рассказу Мишеля о ее матери. Если Алекс ее любил, то как он мог вообразить, что его байка об убийстве и грехе на болотах могла иметь что-то общее с ее матерью?
В доме было темно и тихо, когда она наконец услышала его шаги на лестнице. Она гадала, где это он до сих пор был. Она ожидала, когда скрипнет его дверь, когда раздастся тихий голос его лакея, ожидавшего прихода своего хозяина у него в спальне.
Но она не услыхала ни того, ни другого.
Постепенно она поняла, что он молча стоял за ее дверью. С колотящимся сердцем она ожидала стука в дверь, его шепота. Она чувствовала непреодолимое желание встать с кровати и подкрасться к двери.
Она была уверена, что Алекс стоял там, с той стороны. Ее уверенность в том, что она могла встать и открыть дверь, упасть в его объятия удерживала ее на месте. Чувствуя, как горят у нее щеки, она вдруг вспомнила, что на ней легкая ночная рубашка, что под ней она абсолютно голая, и сознание этого сковало ее, заставило лежать спокойно. Она была напугана собственным желанием.
Ничто, даже слабый писк птички на деревьях над галереей не нарушал тяжелой, томной, давящей тишины. Орелия, крепко зажмурившись, начала читать про себя молитву Деве Марии. Сердце у нее так сильно билось, что его удары, казалось, были слышны там, за дверью.
Наконец легкие шаги проследовали по холлу, и дверь спальни Алекса скрипнула. Все ее мышцы мгновенно расслабились, и она заплакала.
11
На следующее утро Жульенна, принеся утренний чай в комнату мадам Дюкло, сообщила, что новая постоялица съезжает.
— Так быстро? — воскликнула Орелия.
— Да, карета уже приехала, а ее багаж выносят на улицу!
Орелия подбежала к окну, но увидела лишь, как подол ее длинной юбки зеленоватого дорожного костюма исчез за дверцей экипажа. За секунду до этого эта таинственная женщина из Нового Орлеана и ее горничная, как по команде, посмотрели на окно Орелии, словно они видели ее за пожелтевшей кружевной шторой. Выражение лица у той женщины было таким печальным, таким отстраненным, что острая боль пронзила сердце Орелии.
Кучер, захлопнув дверцу, влез на козлы, грум отпустил уздечку ближайшей к нему лошади, и карета покатилась со двора.
Поздним утром, когда Орелия с мадам Дюкло занимались, как обычно, рукоделием, мадам Дюкло принесли записку. Прочитав ее, она густо покраснела. Казалось, что лицо у нее даже немного распухло. Вскочив со своего стула, она закричала:
— Пес! Мне нужно было с самого начала не доверять ему! — Ее шитье упало не пол.
— Что случилось, мадам? — спросила Орелия, встревоженная гневом дуэньи. — Прошу вас, успокойтесь!
