Розмари Роджерс - Распутница
Позднее Блейз говорил себе, что поступил так только потому, что это племянница Чэрити и, кроме того, она внезапно показалась ему такой уязвимой, как будто ей всего шестнадцать лет. И неустанно стремящейся все испытать, напомнил он себе, злясь на свою слабость. Он ведь дошел до того, что намочил свой чистый платок водой из графина, стоящего на умывальнике, и принялся протирать ее потное лицо. Он грубо тер его, не обращая внимания на невнятные протесты Тристы, и ее побелевшие губы и щеки немного порозовели. И только потому, что она так неровно дышала, Блейз раздел ее. Бормоча ругательства, он возился с бесчисленными крючками и пуговицами, криво повязанными лентами, гадая про себя, зачем женщины позволяют заключать себя в такие нелепые, похожие на клетки устройства. Ведь это же какая-то модернизированная версия средневекового пояса целомудрия! Хотя, мрачно подумал он, наконец освободив Тристу, некоторые женщины в таких вещах нуждаются!
Блейз обнаружил, что Триста явно не относится к тем, кто надевает на себя лишь самое необходимое. Он чувствовал себя так, будто разворачивает рождественский подарок, – сначала снял платье, потом несколько слоев юбок и, наконец, расстегнул тугой корсет, оставивший красные полосы на слишком бледной коже Тристы. Никакого белья! Нет даже кружевных панталонов, которые большинство женщин носят из соображений приличия. Вероятно, в своих постоянных поисках удовольствий она считает нижнее белье ненужной помехой!
Каждую деталь туалета Блейз бросал к противоположной стене, где они образовали беспорядочную кучу. Когда она сможет наконец продрать глаза, пусть все это разбирает! Мрачно глядя на Тристу, Блейз не мог заставить себя отвести взгляд от ее тела. Он думал о том, сколько мужчин видели его и скольким была дана возможность его трогать и использовать для собственного – и ее тоже – удовольствия. Так же поступал и сам Блейз в те времена, которые сейчас казались очень далекими. Триста лежала на животе, одна нога свешивалась с койки. Чтобы она не упала, Блейз грубо перевернул ее на спину, затем, не задумываясь над тем, зачем это делает, потянулся за одеялом, чтобы прикрыть ее наготу. Действительно, зачем? В конце концов, судя по тому, как Триста себя вела до сих пор… Проклятие! Вот теперь она лежит, раскинув ноги, как дешевая портовая шлюха, и даже не делает инстинктивных попыток их сдвинуть… Нет ни малейших сомнений, что такова она была и с другими – ноги с готовностью раздвинуты, соски твердые от возбуждения, черное облако волос раскинулось на подушке, а серебристые глаза ведьмы потемнели от похоти, приняв оловянный оттенок.
Но сколько их было? Заботило ли ее, кто они, или ей нужно было только одно – чтобы удовлетворяли ее ненасытное желание? Какое, к дьяволу, ему до этого дело? Испытывая отвращение к самому себе за то, что он вдруг снова ее захотел, Блейз натянул одеяло до самого горла Тристы. Повернувшись спиной, он начал с яростью раздеваться, обрывая непослушными пальцами половину пуговиц. Внезапно Блейза осенила одна идея, и он надолго застыл с циничной улыбкой на губах. Он подумал о том, что некоторые ее любовники должны были бы увидеть ее такой, как сейчас, еще более доступной, чем обычно, – когда она лежит здесь совершенно пьяная, ко всему готовая маленькая шлюха! Возможно, она и сама должна увидеть себя в таком состоянии!
А почему бы нет? Может быть, когда она протрезвеет, то даже испытает что-то вроде шока, увидев себя такой на рисунке. Нет, на этот раз он сделает не просто рисунки, он напишет большой портрет маслом и выставит его! Эта дрянь вполне такого заслуживает. Все еще кипя от гнева, Блейз сорвал с нее одеяло, сделал свет лампы поярче и стал наносить на бумагу каждый изгиб ее тела, каждую линию повернутого набок лица – все, кроме темного шелковистого треугольника, резко выделяющегося между ног…
Нет, черт возьми, это не для него! Даже если единственный способ избавиться от колдовских чар – лишить ее бессмертия, нарисовав непристойную картину.
Глава 21
– Сначала я встречусь с тем джентльменом, а затем, когда с ним закончу, – с этим созданием. Клянусь Богом, я не потерплю, чтобы на моем корабле промышляли проститутки и чтобы мои пассажиры и команда погружались в пучину разврата! Ты меня понимаешь, Прюитт? Хорошо! Потому что именно тебе предстоит точно передать мои слова мистеру Давенанту и этой… этой твари, которая столь бесстыдно выдавала себя за респектабельного молодого джентльмена, доктора всяческих наук! Ну, у меня есть полное право… Убирайся с моих глаз, ты, отвратительный слизняк! Чего ты здесь стоишь, мерзавец?
Прюитт, запуганный почти до невменяемости, был только рад возможности исчезнуть с глаз капитана и не видеть перед собой его багрово-красного лица с угрожающе набухшими венами. Ему и раньше случалось наблюдать капитана Мак-Кормика в гневе, но в таком состоянии полного бешенства тот еще не был никогда. Вдобавок капитан, как грозное оружие, сжимал в руках Библию в тяжелом переплете. «Господи Иисусе!» – думал Прюитт, переходя на бег. Лучше уж пусть пострадает эта грязная, лживая шлюха, чем он, который ни в чем не виноват! Теперь, когда Прюитт узнал о ее истинной сущности, он почти сожалел, что не вкусил ее прелестей, которые она так легко предлагает любому, судя по ее развязным манерам. Может быть, пока этот ее новый приятель-джентльмен будет объясняться с капитаном, Прюитту удастся ее попробовать? Он ведь утащил у нее тот маленький пистолет, которым эта лживая потаскуха вряд ли знает, как пользоваться! Ну а после того, как он ее поимеет – при этой мысли Прюитт плотоядно улыбнулся и облизал пересохшие губы, – эта сучка, возможно, пожалеет о том, что вообще села на корабль!
Искренняя радость по поводу неприятностей других и желание использовать ситуацию к своей выгоде придали Прюитту храбрости. Дверь в каюту, как он скоро обнаружил, была не только закрыта, но и заперта. Ага! Прошло ведь уже больше двух часов с тех пор, как они ушли вдвоем! Прюитт был столь поглощен сладострастными картинами, которые рисовало ему воображение, что потерял всякую осторожность. Он небрежно постучал, тут же открыл своим ключом замок и быстро распахнул дверь.
Потом Прюитт говорил себе, что должен был вспомнить свои первые впечатления об этом «джентльмене-художнике». Смуглый, с суровым лицом, выражением глаз напоминает какого-то злобного зверя, поджидающего добычу. Но, вскоре после того как он оказался на корабле вместе со своим другом-испанцем, этот джентльмен стал совсем другим человеком – рисовал то да се, заигрывал с женщинами, так что даже капитан стал обращаться с ним с плохо скрываемым презрением.
