Анн Голон - Анжелика. Путь в Версаль
— Я уже полюбила его. Он восхитителен. Ах! Как бы я хотела здесь жить! — воскликнула Анжелика, с неожиданной страстью прижав руки к груди.
— Вы могли бы здесь жить, если бы захотели этого, — сказал принц.
Анжелика резко повернулась. Конде остановил на ней свой выразительный, царственный взгляд, о котором позже столь красноречиво скажет Боссюэ[31]: «Этот принц… нес победу в своих глазах…»
— Жить здесь? — повторила Анжелика. — В каком качестве, монсеньор?
Ее собеседник улыбнулся, резко встал и подошел к своей гостье.
— Взгляните на меня! Мне сорок четыре года, конечно, я не молод, но еще и не стар. Не стану лукавить, порой у меня случаются боли в коленях, но все остальное пребывает в добром здравии. Буду с вами откровенен. Я полагаю, что могу стать для вас вполне достойным любовником. Я думаю, что не слишком шокировал вас своим предложением. Не знаю, откуда вы появились, но что-то подсказывает мне, что вам уже довелось много чего услышать в свой адрес, а я, по крайней мере, не морочу вам голову. Я никогда не умел пускать дамам пыль в глаза: нахожу это бесполезным. Столько усилий, чтобы напоследок задать все тот же вечный вопрос: «Согласны вы или нет?» Нет, подождите, не торопитесь с ответом. Я объясню, какие преимущества вы сможете извлечь из этой связи. У вас будет солидное содержание… Да, я знаю, что вы очень богаты. Но послушайте, Я ПОДАРЮ ВАМ ОСОБНЯК БОТРЕЙИ, раз он вам так понравился. Позабочусь о ваших сыновьях, прослежу за их образованием. Я знаю, что вы вдова и чрезвычайно дорожите своей безупречной репутацией. Конечно, это весьма ценное качество, но… подумайте, ведь я не прошу вас расстаться с вашей репутацией ради какого-то прощелыги. А поскольку вы сами заговорили о моей славе, позвольте мне заметить, что…
Он колебался, и эта скромность не была притворной, а потому казалась особенно трогательной.
— …вовсе не зазорно быть любовницей Великого Конде. Так уж устроен наш мир. Я представлю вас в обществе… К чему эта скептическая и даже несколько презрительная улыбка, мадам?
— Потому что, — ответила Анжелика, не переставая улыбаться, — я вспомнила песенку, которую пел на улице один старый балагур, папаша Тру-ля-ля:
Странные люди — принцы.Счастлив, кто их не знает.Еще счастливей тот,кто никогда не повстречает…
— Нет, ну что за нахалка! — воскликнул Конде в притворной ярости.
Он обхватил Анжелику за талию и привлек к себе.
— Именно такой вы мне и нравитесь, милочка, — произнес он со страстью в голосе. — Потому что я сразу заметил: оставаясь прежде всего женщиной, вы обладаете отвагой воина. Вы атакуете в самый удачный момент, с хитростью Макиавелли пользуетесь слабостью противника и наносите ему сокрушительные удары. Но вы недостаточно быстро отступаете на свои позиции. И вот вы в моих руках!.. Вы по-девичьи свежи и неприступны, а ваша ладно скроенная маленькая фигурка чертовски привлекательна!.. Ах! Как бы я хотел, чтобы вы слушали меня не как принца, а как мужчину, причем мужчину довольно несчастного. Вы столь разительно отличаетесь от кокеток с каменным сердцем!
Конде коснулся щекой волос Анжелики.
— В ваших светлых локонах есть седая прядь, которая волнует меня. Кажется, что под маской радости и юности, которую вы носите, скрывается опыт, рожденный великими горестями. Или я ошибаюсь?
— Нет, монсеньор, — покорно ответила Анжелика.
Она подумала, что если бы нынче утром ей кто-то сказал, что к вечеру она окажется в объятиях принца Конде и что она по собственной воле прижмет свой лоб к его августейшему плечу, она бы воскликнула в ответ, что жизнь не настолько безумна. Но ее жизнь никогда не была заурядной, и молодая женщина уже начала привыкать к неожиданным поворотам судьбы.
— С ранней молодости, — продолжил принц, — я любил лишь одну женщину. Я не всегда был верен ей, но любил только ее. Она была очень красива и нежна — отрада моей души. Сколько же интриг и заговоров плелось, чтобы разлучить нас… И она устала. Что осталось на мою долю после того, как она приняла постриг? В моей жизни было всего две страсти: она и война. Моя любимая удалилась в монастырь, а этот болван Мазарини подписал Пиренейский мир. И теперь я всего лишь разряженное пугало, которое выслуживается перед молодым королем в надежде бог знает когда получить какое-нибудь военное губернаторство и, возможно, пост командующего, если Его Величеству все же придет в голову счастливая идея потребовать у фламандцев приданое королевы. А об этом поговаривают… Но давайте оставим политику — я не хочу вам наскучить. Ваш вид пробудил во мне тот живой огонь, который, как казалось, давно угас. Самое страшное — когда умирает сердце… Мне хотелось бы удержать вас рядом со мной…
Пока принц говорил, Анжелика потихоньку высвободилась из его объятий и чуть отодвинулась.
— Монсеньор…
— Вы скажете «да», не правда ли? — взволнованно спросил мужчина. — О! Умоляю вас… Что вас удерживает? Вы любите другого? Уж не собираетесь ли вы сказать мне, что испытываете нежные чувства к этому низкородному слуге, Одиже, который сопровождает вас, как верный пес, в прогулках по городу?
— Одиже — мой деловой партнер.
— Однако, — с неожиданной ревнивостью проворчал Конде, — вчера вечером вас видели на спектакле в сопровождении дворецкого графа де Суассона. А это что-то да значит!
— Монсеньор, — ответила Анжелика, — это значит, что я не отрекусь от моих старых привязанностей, пока сама не сочту нужным. А я все еще нуждаюсь в дворецком Одиже.
Принц кусал губы.
— Бог мой! Когда вы так говорите, вы кажетесь очень грозной.
— Вот видите, я произвожу не только успокаивающее впечатление, — сказала молодая женщина с легкой улыбкой.
— Какое это имеет значение! Я желаю вас такой, какая вы есть.
Конде и представить не мог, перед каким выбором он ставит Анжелику. Что бы она ответила принцу, если бы он сделал ей такое предложение в другом месте? Она не знала.
Но здесь, в этом особняке, куда она попала впервые, Анжелика оказалась окружена призраками. Рядом с принцем Конде, который словно явился из прошлого с его вышедшими из моды рингравами, вырисовывался мерцающий строгий силуэт Филиппа в бледном атласе, а за ними — облаченная в черный бархат и серебро тень в маске с кровавым рубином на пальце, тот прóклятый дворянин, который был ее единственным господином и единственной любовью.
Среди всех, кого освободили жизнь или смерть, лишь она одна оставалась пленницей былой трагедии.
